Джон Ирвинг - В одном лице

— Молодые парни? Четверо? Их было четверо, Боб? — спросил я его.

— Да, четверо. Думаю, довольно молодые, раз они еще служили в армии. Но это только мои догадки, — сказал мне дядя Боб.

Вероятно, мисс Фрост получила травмы головы после того, как этим четверым наконец удалось уложить ее; наверное, двое или трое держали ее, пока четвертый бил ее ногами по голове.

Все четверо попали в больницу, сообщил мне Боб; у двоих травмы оценивались как «серьезные». Но ни одному из летчиков не предъявили обвинения; тогда база Пиз все еще была базой стратегического воздушного командования. По словам дяди Боба, армия сама занималась своими «взысканиями», но Боб признался, что на самом деле не совсем понимает, как работают «все эти юридические штуки», когда дело касается военных. Имена этих четверых так и не обнародовали, и не было никакой информации о том, почему эти молодые мужчины затеяли драку с семидесятитрехлетней женщиной, которая, на их взгляд, была или не была приемлемой в качестве женщины.

Мы с дядей Бобом предположили, что у мисс Фрост когда-то были отношения — или, может, просто свидание — с одним или несколькими из них. Может быть, как предсказал когда-то Херм Хойт, один из парней возражал против межбедренного секса; может быть, ему этого показалось маловато. А может быть, учитывая, какими молодыми были эти летчики, они знали мисс Фрост только по ее «репутации»; их могло спровоцировать всего лишь то, что она не была, по их мнению, настоящей женщиной, — и только. (Или, может, они просто были долбаными гомофобами — дело могло быть единственно в этом.)

Что бы ни привело к ссоре, ясно было — как и предрекал Херм Хойт, — что Большой Ал ни за что не стал бы уклоняться от боя.

— Мне очень жаль, Билли, — сказал дядя Боб.

Потом мы с Бобом согласились: хорошо, что Херм Хойт не дожил до этого дня. Тем вечером я позвонил Элейн в Нью-Йорк. У нее была отдельная маленькая квартирка в Челси, немного к северо-западу от Вест-Виллидж и к северу от района Митпэкинг. Я рассказал Элейн о мисс Фрост и попросил ее спеть мне песню Мендельсона — ту, которую она пообещала спеть мне, ту, которую она пела для Ларри.

— Обещаю, что не умру в твою смену, Элейн. Тебе не придется петь мне эту песню. И мне нужно услышать ее сейчас.

Элейн объяснила, что песня была отрывком из «Илии» — самой длинной вещи Мендельсона. Ближе к концу оратории, когда появляется Бог (детский голос) и ангелы поют благословения Илие, он исполняет свою последнюю арию — «И горы разойдутся». Ее-то Элейн и спела для меня; ее альт звучал громко и сильно, даже по телефону, и я попрощался с мисс Фрост, слушая ту же песню, что слышал, прощаясь с Ларри. Мисс Фрост была для меня потеряна почти тридцать лет, но той ночью я узнал, что она ушла навсегда, и что бы ни написал о ней дядя Боб в «Вестнике Ривер», этого будет недостаточно.

«Печальные вести для выпуска тридцать пятого года! Ал Фрост, род. в Ферст-Систер, Вермонт, 1917; капитан борцовской команды, 1935 (без поражений); умер — Довер или Портсмут, Нью-Хэмпшир, 1990».

— И все ? — спросил я дядю Боба.

— Черт, Билли, что еще я могу написать в журнале для выпускников? — сказал Ракетка.

Когда Ричард и Марта распродавали старую мебель из дома дедушки Гарри, они обнаружили тринадцать пивных бутылок под диваном в гостиной — все они остались от дяди Боба. (И если бы мне пришлось спорить, я поставил бы на то, что все они оказались под диваном после «вечеринки» памяти тети Мюриэл и моей матери.)

— Ай да Боб! — сказал я миссис Хедли и Ричарду.

Я знал, что Ракетка прав. Что можно написать в долбаном журнале для выпускников о транссексуальном борце, погибшем в драке в баре? Немногое.

Прошла еще пара лет — я постепенно привыкал к жизни в Вермонте, — когда поздним вечером мне позвонила Эл. Я не сразу узнал ее голос; кажется, она была пьяна.

— Помнишь ту твою подругу — вроде меня, только старше? — спросила Эл.

— Донну, — сказал я после паузы.

— Да, Донну, — сказала Эл. — Ну вот, теперь она больна — как я слышала.

— Спасибо, что сказала мне, — как раз говорил я, когда Эл повесила трубку. Было слишком поздно, чтобы звонить в Торонто; я просто лег спать. Вроде бы это был 1992-й или 1993 год; может, даже начало 1994-го. (После переезда в Вермонт я уже не столь внимательно следил за временем.)

В Торонто у меня было несколько друзей; я навел справки. Мне рассказали, что там есть великолепный хоспис — все мои знакомые расписывали его как чудесное место, с учетом обстоятельств. Назывался он Кейси-Хаус; совсем недавно кто-то говорил мне, что он все еще существует.

Уходом за пациентами в Кейси-Хаусе заведовал отличный парень, звали его, кажется, Джон, если память меня не обманывает, а фамилия у него была вроде бы ирландская. С тех пор как я переехал в Ферст-Систер, я начал замечать, что не очень хорошо запоминаю имена. К тому же, в каком бы точно году я ни узнал о болезни Донны, мне было уже пятьдесят или без малого пятьдесят. (И не только имена давались мне с трудом.)

Джон сообщил мне, что Донна поступила в хоспис несколько месяцев назад. Но медсестрам и прочему персоналу Кейси-Хауса Донна была известна как Дон.

— У эстрогена есть побочные эффекты — в частности, он может вредно влиять на печень, — объяснил мне Джон. Кроме того, эстрогены иногда вызывают разновидность гепатита, поскольку из-за них застаивается желчь. «Зуд, характерный для этого состояния, просто выводил Дона из себя», — сказал Джон. Донна сама попросила всех называть ее Доном; после того как она прекратила принимать эстрогены, у нее снова начала расти борода.

Мне показалось ужасно несправедливым, что Донна, так упорно старавшаяся стать женщиной, не просто умирает от СПИДа, но и вынуждена вернуться в свое прежнее мужское тело.

Вдобавок у Донны была цитомегаловирусная инфекция.

— В его случае слепота может быть и к лучшему, — сказал мне Джон. Он имел в виду, что Донна была избавлена от зрелища своей бороды, но, конечно, она ее чувствовала — несмотря на то, что медсестра каждый день брила ее.

— Я просто хочу вас подготовить, — сказал мне Джон. — Будьте внимательны. Не называйте его «Донной». Просто постарайтесь, чтобы у вас случайно не вырвалось это имя.

Я заметил, что в телефонном разговоре Джон использовал только слова «он» и «его», говоря о «Доне». Он ни разу не произнес «она», «ее» или «Донна».

Подготовленный таким образом, я приехал на Хантли-стрит, небольшую улочку в центре Торонто. (Для тех, кто знает город: она находится между Черч-стрит и Шербурн-стрит.) Сам Кейси-Хаус был похож на дом большой семьи; атмосфера была настолько теплой и дружелюбной, насколько это возможно, но справляться с пролежнями и мышечной дистрофией можно лишь до какого-то предела — как и с постоянным запахом сильной диареи, как бы вы ни старались его замаскировать. В комнате Донны стоял почти приятный аромат лаванды. (То ли освежитель воздуха, то ли ароматизированный дезинфектант — не самый мой любимый запах.) Кажется, я задержал дыхание.