Джон Ирвинг - В одном лице

И только когда я вернулся в Нью-Йорк, моя милая подруга Элейн призналась мне, что Элис пыталась подкатить к ней в тот единственный раз, когда Элейн приезжала к нам в Санта-Монику.

— Почему ты мне не сказала ? — спросил я Элейн.

— Билли, Билли, — начала Элейн, как всегда начинала свои увещевания ее мать. — Разве ты не знал, что самые тревожные твои любовники всегда стараются опорочить твоих друзей?

Конечно, я об этом знал, или, по крайней мере, мне следовало бы знать. Я понял это после знакомства с Ларри — не говоря уже о Томе Аткинсе.

Кстати, как раз в то время я снова получил рождественскую открытку от бедного Тома. Теперь на фотографии семейства Аткинсов появилась собака (лабрадор-ретривер); я подумал тогда, что дети Тома еще маловаты для школы, но после разрыва с Элис я стал обращать меньше внимания на детей. К открытке была приложена записка; сначала я принял ее за одно из этих дурацких рождественских посланий от третьего лица, и почти отложил в сторону, но потом все-таки прочитал.

Это оказалась попытка Тома Аткинса написать отзыв на мой первый роман — отзыв, как выяснилось, крайне благожелательный (хоть и неуклюжий). Все отзывы бедного Тома о моих романах, как выяснится потом, будут заканчиваться одним и тем же вопиющим заявлением. «Это лучше, чем „Госпожа Бовари“, Билл, — я знаю, ты мне не поверишь, но это так!». Разумеется, я понимал, что в глазах Аткинса что угодно будет лучше «Госпожи Бовари».

Лоуренс Аптон праздновал свое шестидесятилетие морозным субботним вечером в Нью-Йорке в феврале 1978 года. Я уже не был любовником Ларри — и даже партнером для дружеского секса, — но мы оставались близкими друзьями. Мой третий роман готовился к печати — он должен был выйти примерно к моему дню рождения, в марте того же года, — и Ларри уже успел прочесть гранки. Он объявил, что это лучшая моя книга; такая недвусмысленная похвала даже испугала меня, поскольку обычно у Ларри всегда был наготове едкий комментарий.

Я познакомился с ним в Вене, когда ему было сорок пять; пятнадцать лет я слушал его резкие замечания, в том числе и ядовитые отзывы обо мне и моей работе.

И вот теперь, на пышном приеме в честь его шестидесятилетия — проходившем в особняке Расселла, его юного поклонника с Уолл-стрит, — Ларри поднял за меня тост. Мне должно было исполниться тридцать шесть в следующем месяце; тост Ларри в честь меня и моего романа — особенно в присутствии его старших и таких напыщенных друзей — застал меня врасплох.

— Я хочу поблагодарить большинство из вас за то, что чувствую себя моложе своего возраста, начиная с тебя, дорогой Билл, — заговорил Ларри. (Ну ладно, совсем никого не задеть он не мог — в этот раз досталось Расселлу.)

Я знал, что надолго вечеринка не затянется, с таким-то количеством старых пердунов в числе гостей, но я не ожидал настолько сердечной атмосферы. В то время я жил один; у меня было несколько любовников в городе — почти все были моими ровесниками, — и мне очень нравилась юная романистка, читавшая курс писательского мастерства в Колумбийском университете. Рейчел была всего на несколько лет младше меня, ей было слегка за тридцать. Она уже опубликовала два романа и работала над сборником рассказов; по ее приглашению я посетил одно из ее занятий, поскольку ее студенты как раз читали мой роман. Мы спали друг с другом уже пару месяцев, но не заговаривали о том, чтобы съехаться. Рейчел жила в Верхнем Вест-Сайде, а я обосновался в достаточно уютной квартире на углу Третьей авеню и Восточной 64-й. Нас вполне устраивало, что между нами пролегал Центральный парк. Рейчел только что сбежала из долгих душных отношений с мужчиной, которого называла «серийным женатиком», а у меня были мои приятели для дружеского секса.

Я пришел на день рождения Ларри вместе с Элейн. Ларри и Элейн нравились друг другу; честно говоря, до моего третьего романа, который Ларри столь щедро похвалил, у меня было ощущение, что Ларри больше нравятся книги Элейн, чем мои. Меня это устраивало; я даже был с этим согласен, хотя Элейн писала верно, но медленно. Она выпустила только один роман и один маленький сборник рассказов, но при этом непрерывно что-то писала.

Я упомянул о том, как холодно было тем вечером в Нью-Йорке, потому что помню, что именно поэтому Элейн решила остаться у меня на ночь. Элейн жила в центре, на Спринг-Стрит, где снимала лофт у какого-то придурковатого знакомого художника, и зимой там все промерзало насквозь. А если уж на Манхэттене было холодно, можно вообразить, какой мороз, должно быть, стоял той ночью в Вермонте.

Я уже умывался перед тем, как лечь в постель, когда зазвонил телефон; как я уже говорил, вечеринка закончилась не очень поздно, но в такое время мне обычно никто не звонил, даже по субботам.

— Возьми трубку, а? — крикнул я Элейн.

— А если это Рейчел? — крикнула в ответ Элейн.

— Рейчел тебя знает — она знает, что мы ничем таким не занимаемся ! — крикнул я из ванной.

— Ну, если это Рейчел, получится неловко, уж поверь мне, — ответила мне Элейн и подняла трубку. — Алло, это Элейн, старая подруга Билли, — услышал я ее голос. — Мы не занимаемся сексом; просто ночь слишком холодная, чтобы сидеть одной в центре города, — прибавила Элейн.

Я закончил чистить зубы; когда я вышел из ванной, Элейн молчала. Либо звонивший повесил трубку, либо компостировал Элейн мозги — может, это все-таки Рейчел, и не надо было просить Элейн ответить на звонок, подумал я.

Потом я увидел Элейн на моей кровати; она нашла у меня чистую футболку вместо пижамы и уже залезла под одеяло; она плотно прижимала трубку к уху, и слезы струились по ее лицу.

— Да, мам, я ему скажу, — сказала Элейн.

Я не мог представить, при каких обстоятельствах миссис Хедли стала бы звонить мне; я подумал, что вряд ли у нее вообще был мой номер. Может, потому, что этот вечер был важной вехой в жизни Ларри, я с готовностью представил и другие вероятные вехи в собственной жизни.

Кто умер? Я мысленно пробежался по списку возможных подозреваемых. Не бабушка Виктория; она умерла уже давно. Она «ускользнула», не дожив до восьмидесяти, услышал я как-то слова дедушки Гарри — как будто он завидовал ей. Может, теперь и дед умер — Гарри было восемьдесят четыре. Дедушка Гарри любил проводить вечера в своем доме на Ривер-стрит, чаще всего в нарядах покойной жены.

Гарри еще не «ускользнул» в старческую деменцию, которая (уже скоро) вынудит нас с Ричардом поместить старого лесоруба в дом престарелых, построенный им для города. Я помню, что уже рассказывал вам эту историю — как остальные обитатели Заведения (как зловеще называли его старики Ферст-Систер) жаловались, что дедушка Гарри «удивляет» их переодеваниями. После нескольких его появлений в женском платье — как можно было продолжать удивляться ? Но мы с Ричардом немедленно вернули дедушку Гарри обратно в дом на Ривер-стрит и наняли сиделку для круглосуточного дежурства. (Все это — и не только это — ждало меня в не столь уж отдаленном будущем.)