Грим - Приключения в приличном обществе

Мне и сейчас то и дело звонят любопытные: мол, не откажите в подробностях. - Откажу. Это не эротический роман, а жесткая психологическая проза.

Главное: событие состоялось, а если вам нужны нюансы - аранжируйте воображением. - Поцелуи туда-сюда, ласки по всей поверхности, как посмел, как нашел, как проник. Как тряслась кушетка, изнывающая от страстной любви, как дрожали стены, как под Таганрогом поезд сошел, но ни силы небесные, ни командоровы козни уже были не властны пошатнуть шатер. Анкор, стонала она по-французски, и я, в тысячный раз в нее тычась - я сейчас лопну, но она не лопалась, но оживляла жезл, и мой верный оловянный солдат, простой, но стойкий, беззаветно бросался в пекло в 1001-й раз.

Писатель, он и в постели писатель. Графомания с графоложеством во взаимородстве. Я сейчас припоминаю, что с не меньшим вожделением поглядывал на графинину простыню, чем на самоё.

Я порой терялся в пространстве-времени, словно лунный обломок в космосе, словно Обломов, дрейфующий на своей кушетке по теченью времен.

А то наоборот, время терялось, пропадало - нет его - а один раз, на пике блаженства, я даже сознание потерял и некоторое время был негоден для этого. Я сознание потерял или потерял тело - до сих пор не могу понять, но на мгновенье я вдруг оказался во власти первостихий, слился со светом.

Я до самого вечера был не прочь подтапливать этот очаг любви, но в самом разгаре дня она вдруг обмякла, выдохнула - ой, я уже вся - и мы вернулись к действительности.

Мне хотелось бы видеть механика. Он задолжал мне дубль. Графиня позвонила, куда следует, и он явился вместе со своим подмастерьем и двумя поденщиками, едва мы завершили обед.

Спальня собой представляла печальное зрелище. Кровать превратилась в груду обломков, сломанное ложе все еще свисало с потолка, уцепившись одной цепью за уцелевший кронштейн. Прочие три были вырваны из бетонного перекрытия охуевшей механикой. Потолок, к счастью, остался цел, только штукатурка осыпалась, да дыры зияли там, где были замурованы костыли.

- Я думала, мы там будем на вершине блаженства, - всплакнула вдова.

Механик, чеша башку, начал выдумывать несуществующие причины аварии, но потом полностью признал свои промахи и вызвался все разрушенное восстановить.

Что касается кровати, то воссоздать ее в прежнем виде, да и в любом другом, оказалось немыслимым. В этом умелец согласился со мной. Но, мол, есть у него в уме проект, лелеемый всей душой: крылатая кровать, которая парит безо всякой опоры о пол или потолок, или другую твердь, и ежели вы желаете ...

Вдова, было, ухватилась за это безумие, но я в категорической форме запретил ей и думать об этом. Формально я не был, конечно, главой семьи, но надо же кому-то исполнять обязанности.

- Сколько времени потребуется, чтобы привести это помещение в надлежащий вид? - спросил я.

Механик задрал голову ввысь и, шевеля губами, подсчитал количество замесов, необходимых для оштукатуривания потолка, квадратные метры плитки, разрушенные падением металлических деталей конструкции, и пришел к выводу, что два полных рабочих дня.

- Так с утречка и начнем, - сказал он, пятясь к выходу.

Мне хотелось его догнать и избить. Но, боюсь, что потом этому механику самому механик понадобится. Потянет ли столько механиков графинин бюджет?

Остатки суток мы провели в неге и праздности. Было выпито много вина, Акустический зал ломился от фуг и прелюдий, но теперь эта музыка уже не удручала меня, а возносила ввысь.

Ах, что они вытворяли, Бахус и Бах! О музыка, о лгунья! Пятая стихия, злая волшба! Вороны, напуганные фугой, больше не залетают в наш сад.

- Ах, расскажите, я какая? - теребила меня моя бахиня. Я не лез в карман за эпитетами, они сами вертелись на языке.

Нет, мы не теряли времени эти несколько суток, пока механик готовил апартамент. Нам, словно бездомным кошкам, нравилось ютиться в самых неприспособленных для любви местах. Где мы только ни обтирали углы! Кабинет, каморка под лестницей, зеленая комната, а наипаче - Акустический зал, где мы глюкались, бахались, где накатывало с особенной остротой.

В спальне попахивало лаком после ремонта, что странным образом возобновляло к жизни призрак механика. Мы их долго выветривали - запахи, призраков, но зато командорово присутствие не ощущалось вообще. Хотя изредка вдова поминала его.

Но командор окончательно, как мне думалось, отошел в мир теней и не тревожил меня. Я бодро и безо всякого раздражения произносил его имя: Артур, или Командор. - Кто такой командор? - ухватилась графиня, когда я однажды при ней впервые обмолвился этим словом.

Я, помявшись, признался, кто.

- Ах вы ... Дон Жуан. - Она хлопнула меня веером.

- Кто такой дон Жуан? - спросил я, чтобы выяснить, нет ли в ее понятиях в этом имени негативного.

- Так. Есть про него опера.

Она порылась в виниловых залежах и выхватила одну.

- Вы полюбите. Это прекрасное удовольствие, - говорила она, ставя диск на вертушку.

Увы, это оказался Реквием. Мы его выслушали, но она так и не врубилась, про кого эта опера.

Я полюбил на это время не только вдову, но и произведения композиторов. И даже подпольная музыка (андеграунд) насыщалась гармонией, казалась музыкой сфер. Контрабас-барабас, барабан-тарабан, бас-ритм-гитары ... Ритм-группа порой идеально накладывалась на ритм-процесс.

Этот мир стал для меня раем, который искал. Мне казалось, что я счастлив вполне, не омрачали идиллии даже графинины графики, и только черные четверги наводили уныние, да пугала зависть богов.

Но она возвращалась, едва кончался четверг, едва стрелки переваливали за полночь, и пока я путался в помочах, буквально набрасывалась на меня, поскуливая от нетерпения, словно малое дитя, а не взрослая терпеливая женщина.

Вероятно, именно после этих уныний я накидывался на нее с особым рвением, что отмечалось графиней.

- Сегодня вы особенно проникновенны, - говорила она.

Как это у графинь принято, она даже в постели была со мной на вы. Приходилось отвечать тем же.

- Не хотите ли помузицировать? Давайте! - как-то сказала она. - Исполнять музыку - более глубокое ощущение, чем пассивно слушать ее. Это моя лучшая виолончель. На ней сам Ростислав Мстистропович играл.

И показала, как водить смычком по виолончели, вибрируя струну. Я попробовал - мне понравилось. Мы немного помузицировали - в две виолончели и в два смычка. Ощущение и впрямь оказалось глубоким, судя по тому, как внезапно я возбудился, парой скорых аккордов завершив эту тему, чтобы продолжить ее в постели - с другой виолой и другим смычком.

С тех пор мы частенько с ней музицировали, если дело стопорилось или не шло.

Зима и прочие событья проходили мимо меня. Всё моё время и помыслы были отданы исключительно ей. В те часы, когда приходилось быть одному, я пытался писать - чтобы что-то добавить к этому миру, а не просто жить и получать чувственные удовольствия. Я добросовестно выстраивал сюжет, плел фабулу, как того требует популярный жанр: интересно, захватывающе, остросюжетно, хитро. Кабинет, мой рабочий стол, слева - стопа белых листов, справа - исписанная, но перо не повиновалось, не удавалось сосредоточиться, мысли улетали далеко-далеко и возвращались квёлые, а листы крайне медленно и неохотно перелетали из левой стопы в правую. И я бросил перо - что толку напрасно терзать книгу, если лежит она перед тобой, словно бревно, а не страстная любящая женщина.