Грим - Приключения в приличном обществе

Кроме женщины, боком лежащей на переднем сиденье, головой - в сторону крена, в салоне никого не было. Ситуация - как в романах Чейза, заканчивающихся, кстати, удручающе печально для большинства задействованных в нем существ. Я - один за другим - эти романы как-то прочел, но и предположить не мог, насколько бесповоротно сей одиозный автор в своих произведениях прав.

Если она и пострадала, то не до кровей. Могли случиться ушибы, максимум - контузия или конфуз. Она дышала прерывисто, глаза - настежь распахнуты, но что они выражали - боль? страх? - при свете фар моего авто, направленных параллельно шоссе, нельзя было разобрать. Возможно, под кайфом, но вполне жива. В этом я убедился, когда перетаскивал ее в свой салон. Стонов боли или воплей протеста с ее стороны не было, лишь нечленораздельное бормотанье, переходящее в повизгиванье и незлобный рык. Я устроил ее на заднее сиденье, надежно запер обе двери, чтобы не вывалилась, и так поспешил убраться с места аварии, что едва не забыл о ее принадлежностях, которые наверняка в этой машине должны были быть. Пришлось сдать назад и еще раз обшарить автомобиль. Сумочка, сумка побольше, багажник пуст.

Удалившись от перекрестка примерно на час, я впервые всерьез пожалел о том, что вмешался в события, которые и без моего участия шли б потихоньку своим чередом. Изворотливости мне не занимать, но что мне в моем положении делать с ней дальше? В милицию сдать? В больницу? Спросят, где взял. Высадить в сквере и потихоньку смыться?

Я углубился уже на половину пути, все еще упрекая себя за участливость, которая может отразиться губительно или даже убить, и не заметил, как захлестнуло захолустьем, во все стороны - ни огня, ни даже отраженного блеска, я мог бы начать беспокоиться о том, не заблудился ли, если б не помнил по прошлым визитам, что кое-как и кое-чем вымощенное шоссе - одно в этой местности, надо только держаться его, не сворачивая на проселки.

Женщина, кажется, отключилась, спала, несмотря на то, что машину встряхивало. Дождь пошел на убыль и перед самым рассветом совсем перестал. Через дорогу, видимые в свете фар, стали шмыгать полевые мыши. Тьма прореживалась, но вокруг была та же убогая местность, обделенная вниманием человека и его Творца. До города оставалось не более часа езды, там больница, милиция, сквер и сколько угодно электричества.

Светало. Гром все еще громоздил свои каверзы, но уже в отдалении, тучи со своей ношей ушли на север. Деревья, что стали изредка попадаться, купались в тумане, мокрая береза отжимала подол. Рассвело. От почвы валил пар, словно дух земли пытался материализоваться. Я тащился кое-как по ухабам, чертыхаясь, бранясь, кляня. Не на таких ли дорогах и ты, Русь, порастрясла всю свою святость? Последние десять километров я преодолел за тридцать минут из-за масштабных дорожных работ, затеянных именно в конце июля и именно на моем пути.

На мосту я остановился, хотя это было запрещено соответствующим знаком. Мост был недлинный, да и артерия неширока - речка Ура, выразившая согласный возглас первопроходцев, встретивших ее на своем пути. Хотя радоваться особо было нечему. Речка как речка. Сотни таких, если не тысячи. С той стороны города протекала еще одна - Эхма, отражавшая совершенно другие настроения. Севернее они сливались, превращались в Мальту, пара дохлых пароходов тащилась по ней.

Ржевск располагался как раз междуречье. Все сто тысяч его обитателей еще спали. Ну, может быть, за исключением нескольких. Сразу за мостом была арка, как врата в захолустье. Усадьбы утопали в садах, которые - цвели? отцвели? - не помню. Впрочем, да, наливались: был июль. В Ржевске имелся железнодорожный вокзал, элеватор, звероферма, пимокатное и скорняжное производство, два последних расположены на одной территории. Позже, если возникнет необходимость, сообщу и о прочей промышленности.

Кстати упомяну, что город делится на три части: правую, многоэтажную; левую, тяготеющую к сельскому укладу и так называемую дачную зону, где селились внезапно разбогатевшие, куда, собственно, я и стремил свой путь.

Женщина спала, ухитрившись не свалиться на грязный коврик. Была молода - не более двадцати пяти. Лицо спящей имело до идиотизма детское выражение. Хотелось надеяться, что у бодрствующей оно будет более осмысленно.

Ну вот, осмотрелись. Тронулись далее.

Я пересек город кратчайшим путем, то есть по Мотыгинскому шоссе, несправедливо делившему его на две неравные части. Справа росли ларьки, далее - жилые дома, этажность которых по мере удаления от шоссе возрастала. Слева был ряд тополей, за ними - канава, веснами заполнявшаяся талой водой, а всесезонно - хламом и мусором, вывозимым из ближайших дворов. За канавой располагались усадьбы частных владельцев, пастух выстраивал коров в каре, деревянная церковь, пожарное депо, дом-музей мужика Матвея Мотыгина. Чем был знаменит Матвей, я не знал, но пообещал себе при случае выяснить. Мотыгинские, обитавшие по левую сторону, испытывали застарелую вражду к городским. Те же искренне старались подобного отношения не замечать. Не устаю рекламировать этот городок и настойчиво рекомендовать при всяком удобном случае.

Дачный поселок занимал значительную территорию. Хотя участков было пока немного, десятка три, но землицы каждому было отмерено щедро. Пространство активно захватывалось и западнее, до самой реки (Эхмы), и южнее, занимая сельхозугодья, чему противодействовали мотыгинские, затеяв тяжбу.

Всё цвело, благоухало, пенилось - я говорил? Но был, настойчиво повторяю, июль, что с цветением садов все же не вяжется, а скорее с началом фруктовоощной зрелости можно соотнести этот период лета, поэтому догадливый читатель предыдущую фразу вычеркнет, приняв во внимание привычку автора ставить ложные вехи и всячески заметать следы. Как говорил один опытный мой советчик: правила охоты диктует дичь. Действовать надо непредсказуемо и нелепо, и тогда, если и не удастся запутать следствие, то присяжных-то точно с толку собьем.

Мои пенаты (садовник, пёс) мне навстречу не выбежали. Собаки лаяли вразбрёх, но на принадлежащей мне территории, где в будке со спокойной совестью спал пес, никакого ажиотажа по поводу моего прибытия не было.

Соседний участок принадлежал некой вдове. Я ее еще не видел воочью. Садовник, помнится, показывая видовые открытки с этой вдовой, намекал на ее развеселый нрав. Разукрашенный передок ее хором тоже настраивал зрителя легкомысленно.

Я просигналил. Собаки еще пуще взвыли. Я вновь надавил клаксон назло враждебному окружению. Тогда из будки показалась флегматичная морда садовника... извините - пса, он вяло тявкнул два раза и отправился будить хозяина.