Александр Бушковский - Праздник лишних орлов [сборник]

– Не, не работаю. Временно… Надо куда-то устраиваться, но у нас некуда. Халтурю я. Бабкам заборы чиню, дрова колю.

– А раньше чем занимался?

– Когда раньше?

– До пожара.

– В городе жил. – Он задумался, будто вспоминая. – Слесарем работал.

– Слушай, а сколько тебе?

Меня удивило, что он опять замолчал, прежде чем ответить. Не помнит? Не хочет разговаривать? Думает, что мне от него нужно? Вряд ли стесняется…

– Сорок три. Зимой будет.

Я решил не церемониться:

– А семья была? Дети-то есть?

– Была. И дети. Двое. – Он так неуверенно ответил, как будто вспомнил что-то очень давнее и далекое.

Причем я видел, что воспоминания не взволновали его ничуть. На его лице все так же, не замечаемые им, сохли дождевые капли. Я решил сменить тему:

– Ты, я вижу, любитель кино?

– Это от племянницы осталось. Она картинки клеила.

Снова мы молчим.

– Андрей, а дальше-то что собираешься делать?

– Не решил еще. Вот пиво допью и буду думать. – Он сказал это совершенно серьезно и спокойно, не услышав ничего в моем вопросе.

Пора уже мне было заканчивать разговор. Я думал, что бы ему сказать напоследок, но тут он сам спросил меня:

– Как у тебя-то дела, в городе?

Я слегка растерялся, хотя и видел, что мои дела его не волнуют. Он задал этот вопрос по какой-то своей, внутренней, не ведомой мне инерции. Я не ожидал его и только сейчас стал понимать, какой я глупец. Но и у меня осталась неизбежная инерция, и я ответил:

– Вроде нормально…

Он кивнул. А я придумал последний вопрос:

– Тут у вас на озере водопад есть. Видел когда-нибудь?

– Не помню… Может, и видел.

– Красивый такой, туда еще Георгич туристов возит. Знаешь хоть Георгича?

Мне очень хотелось знать, улыбнулся бы Андрей, когда увидел водопад, или нет. Если был бы, конечно, трезвый. Но он, похоже, правда, не помнил. И дальнейший разговор не имел смысла.

– Знаю. – Он слегка нахмурил брови. – Его собаки моего старого кота задавили.

Я постоял еще немного, сказал:

– Ладно, пойду… – И, не прощаясь, вышел на улицу.

Андрей остался сидеть в кресле, спиной к окну. Дождь кончился. На вершине холма я набрал Георгича и, когда он взял трубку, сказал:

– Слушай, Георгич, мне тут уехать надо… Срочно. На корабле все в порядке, я все на столе оставил. Ключ на месте. Спасибо.

Потом я сел в машину и поехал дальше.

Мама отправила сына за яблоками. Сказала:

– Сбегай-ка на рынок, сынок. За яблоками. А то целый день у компьютера сидишь, глаза сумасшедшие. Давай-давай прогуляйся, воздухом подыши.

Девятилетний домашний мальчик сначала долго собирался, потом все же ушел. Отец мальчика ремонтировал на кухне дверцу посудного шкафчика. Ее сломал сын, случайно, когда полез за чашкой, не удержал равновесия на табурете и повис на ручке. Отцу было лень чинить дверцу. Он уже второй день не разговаривал с женой: поссорился из-за какого-то пустяка. Извиняться ему не хотелось, да вроде и не за что было. Глупости все это, ерунда, суета, изжога! Вины за собой он не чувствовал, а мучения жены понять не мог, или не хотел, или просто о них не думал, забыл. Ее обиды и робкие упреки отчего-то ужасно его раздражали…

Бешенство, вот как это называется… И откуда в нем столько злости? Ни с чего ведь началось! Жена даже слова поперек еще не сказала, только замолчала от обиды, а он уж зачернил бельма ненавистью. Слово за слово, и вот он сидит за пустым столом, сжав кулаки, и молчит. Горло сжимает, и в носу щекочет бешеное желание что-нибудь разбить, сломать, хотя бы свои кулаки о стену, или просто материться во весь голос. Так, чтоб сорвать его, чтоб сипеть и слезы из глаз.

Несколько раз глубоко вздохнув, он разжал кулаки. Надо как-то успокоиться. Он решил подумать о том, как через несколько дней поедет на рыбалку, напьется там водки у костра и будет лежать на берегу у пахучей воды, жмурясь на солнечные блики и отключив голову. Но сквозь эту мечту пробивало, как гвоздь в подошве, ощущение игрушечности всех его дел и движений. Как-то суетливо и бестолково тратится время, работа стоит, не трогается, и нет ощущения жизни. Едва успокоившись, становишься равнодушным, словно засыпаешь. Даже страшновато оттого, как бывает на все наплевать. Головой он понимал – так нельзя, но лень, кайф, зависть, мелкие страхи мешали переломить себя, заставить задуматься и сдвинуть свое дело с мертвой точки. Надежда была при смерти. А самый главный облом в том, что винить некого, кроме себя.

Значит, так. Все равно придется взять себя… не в руки, а за шиворот и встряхнуть. Иначе можно окончательно провалиться в такую черную дыру с алкогольными парами и ядовитым дымом, что выбираться не захочется и сил не будет. Он встал и посмотрел в окно. Солнце! Ветер! Небо синее-синее! Почки набухают на березах. Печень разъедает безысходность… Начать с самого близкого. Он резко выдохнул и открыл дверь в тишину комнаты. В полумраке задернутых штор жена прятала заплаканное лицо. Он сел рядом с ней:

– Прости, я виноват. Мне стыдно… Ты знаешь…

– Хорошо… – шепотом ответила она.

– Мир? – еле слышно спросил он и зацепил своим мизинцем ее мизинец.

Она кивнула, глядя вниз опухшими глазами. Пальцы ее были горячие. Если бы она спросила сейчас: «За что ты меня так ненавидишь?», он встал бы рывком и ушел на кухню, или из дому, или… Он не знал, что стал бы делать. Но она не спросила, она чувствует, что не ее, а себя он… А ее, несмотря на свою бешеную ненависть, он любит. Потому и мучает. Ее одну. Свет клином на ней, что ли?..

Посидели немного, касаясь друг друга плечами. Молча. Пока не было слов. Сразу все равно не остыть. Потом он отправился доделывать дверцу.

Ребенок вернулся с рынка и топтался в прихожей. Отец с хмурым лицом продолжал чинить шкафчик на кухне.

– Что случилось? – услышал он из прихожей голос жены. – Что у нас глаза на мокром месте?

Отец отложил напильник, вышел в коридор и глянул на сына: на слезе. Мнется, жмется, вот-вот заплачет.

– Посмотри, что ему подсунули. – Жена заглянула в пакет.

Он тоже непроизвольно сунул туда нос. Какие-то сморщенные яблоки, давленые груши и старые, перезрелые бананы.

– Надо, наверное, пойти и поменять, – будто попросила жена. – Сходишь или мне самой?..

«Самой!» Он молча оделся.

– Покажешь папе, где купил, – добавила она.

Отец взял пакет, сына за руку и, морщась, вышел из дома. Переведя его через дорогу, выпустил руку:

– Тебе десять лет скоро, а мы все как в детском саду.

Отец поглядел на сына через плечо. Тот шел с испуганными глазами.

– Ладно, – пробормотал отец и снова поймал теплую ладонь сына.

«Надо бы расспросить его, кто и где, что и как, да он весь в растрепанных чувствах. Ладно, пусть хотя бы покажет место на рынке. Ларек или что там… Это, скорее всего, джигиты кавказские. Рынок уже закрывается, вечер, там только они и остались, наверное. Надо быстрее идти. Если менять не согласятся, скандалить не буду. Тем более если баба торгует. Попрошу хозяина позвать. Если не позовет… Нет, не буду при сыне скандалить».