Денис Гуцко - Большие и маленькие

Водку папа покупал теперь только для Насти. Себе брал дешёвый самогон, который гнали соседи через три квартала, возле поливной бочки. Водку в ларьке перед въездом в дачный посёлок Насте не продавали, так что папа ходил сам. А Настя ходила за самогоном. Правда, и тут были сложности. Хозяйка самогонного дома, Марья Тимофеевна, запрещала Насте ходить через калитку. Приходилось обходить дом сзади, лезть через ров и стучаться в окно. А когда Марья Тимофеевна не слышала, перелазить обратно через ров и кидать камешками в шиферный навес над летней кухней.

Историй у папы было немного, скоро Настя выучила их наизусть. Не беда. Насте эти истории нужны были не ради интереса, как в сериалах. Сидела, слушала папу – а вокруг разворачивалась другая жизнь, в которой в самом центре была она. Или папа.

Рассказывал он про Настино детство. Как она начала ходить, потом говорить. Как сёстры, когда ей было года три-четыре, наотрез отказывались с ней оставаться – из-за того, что была шустрая и болтливая слишком. Как со всего маху слетела однажды с качелей, да на асфальт. Но не разбилась, приземлилась аккурат на ноги. Про своё детство папа, конечно, тоже рассказывал. Но меньше. Про армию, бывало – сколько он там мучений пережил. Мёрз, не спал, били его другие солдаты жестоко. Рассказывал и про маму – про молодую. Как они познакомились и поженились.

Поспела малина. Настя приохотилась закусывать сладкими ягодами.

Шуры не было больше недели. Вернулась с синяком под глазом, с зашитым воротом футболки. Мрачная. Папа про синяк спрашивать не стал и как-то сразу сник. Шура сунула ему в руки пакет с едой, велела накрывать.

Настя с папой нарезали, разложили на газете колбасу, хлеб, помидоры, пакет жареной картошки. Водку разлили по стаканам.

Первую выпили молча. Поели немного, Шура скомандовала негромко:

– Наливай, дармоед.

Папа, как обычно, налил Насте половину стакана. Шура вскинула брови – так, что подбитый глаз выглянул страшно. Как у мёртвого голубя.

– Чё это? – кивнула Шура на Настин стакан.

– Где? – не понял папа.

– Чего экономишь-то? Наливай, раз наливаешь.

Папа замотал головой, убрал бутылку на пол.

– Мала я она. Нельзя по целому.

– Мала я! – всплеснула руками Шура. – Лей давай!

Папа снова замотал головой, стал отшучиваться.

– Чего ты, Шура, в неё ж и не влезет!

Улыбался – но Настя видела: совсем ему не весело.

– Ладно тебе, Шур, – папа потянулся потеребить Шуру по плечу, но не дотянулся, убрал руку. – Куда ей полный? Я ж так только, чтоб ей не скучно. По чуть-чуть… Ну… Куда ей полный? Рано ей.

– Рано! – передразнила папу Шура. – Рано! Вишь ты, рано ей, мала я она! С тобой на пару дармоедствовать не рано, значит, нормально!

Настя сидела молча. Смотрела во двор сквозь распахнутую дверь. Жевала бутерброд. Старалась отвлечься от Шуры. Уж больно день был славный: солнце, ветерок налетает. Доносится запах перезрелой малины, до которой Настя не сумела добраться.

Выпив ещё, Шура немного притихла.

– Чего там рано, – ворчала она. – В самый раз! Всё, что надо, у девки выросло. Подмылась, намазалась – и на трассу, денежку зарабатывать. Губы, вон, уже красит! Сколько можно вас, дармоедов, кормить.

Папа ещё больше засуетился, сказал:

– Иди-ка, Настюха, погуляй пока. А то правда, расселась тут со взрослыми. Скучно тебе… иди поиграй…

Настя выпила свою водку, вышла во двор.

Здорово было необычайно. Как в тот день, когда она пришла к папе. Всё вокруг было облито солнцем: небо, листья, трава. Малиной во дворе пахло совсем уж густо.

Настя легла на одеяло, расстеленное возле малинника, и закрыла глаза. Кто-то заговорил с ней о чём-то хорошем. Настя никак не могла разобрать, о чём. И кто. Юля? Или папа?

Но дрёма рассеялась, и Настя услышала, как Шура выговаривает папе:

– Не мужик ты, понял? Не мужик! Ни денег добыть, ни бабу ублажить.

Сегодня она обижала папу особенно сильно. Настя вздыхала и скорее зажмуривалась, чтобы уснуть и не слышать.

Ночью Шура била папу. Била крепко, с размаху. Папа закрывал голову руками.

Настя нырнула с головой под одеяло, но уснуть сразу не смогла и принялась вспоминать садик.

В садике был сторож Павел Матвеевич. У Павла Матвеевича были большие чёрные сапоги. Когда он ходил, сапоги говорили: шшш-бум, шшш-бум. Ещё у него был свой чулан за кухней. Когда чулан открывался, из него вываливалась метла или лейка.

Она всё-таки уснула, а проснулась уже глубокой ночью – от того, что ей захотелось в туалет.

Отошла к забору, пописала.

На небе было много звёзд, голубых и жёлтых.

Водка выветрилась. Вот рту было сухо.

«Зря папа выбрал себе новую жену такую же, как мама», – подумала Настя и пошла в дом за водой.

Папа посапывал, отвернувшись к стене.

Поискала возле табурета, нашла недопитую бутылку лимонада. Лимонад был тёплый и липкий. Взяла с табурета нож и вышла во двор.

Шура спала возле самого малинника, закинув руки за голову. Футболка задралась, белела полоска живота.

Настя встала поудобней и опустила нож в середину этой полоски.

Шура согнулась, привстала на локтях, громко охнула.

– Тише, тише, – зашептала Настя. – Всё уже, всё.

На суде папа с мамой сидели вместе. Папа побрился, одет был в чистую сорочку. Наверное, мама ему принесла. Или пустила домой – помыться и одеться.

Их спрашивали, они отвечали.

Мама рассказала, как Настя ушла на дачу.

– Убогие они оба, – сказала мама. – И Настька, и отец её. Но любила она отца сильно. Жалела. От этого всё.

Папа рассказал, как они на даче жили. Пока не появилась Шура.

Потом женщина с погонами начала читать по бумажке. Папа крикнул ей:

– Я дочке только хорошую водку покупал! Подороже!

В зале стало шумно. Папа опустил голову и заплакал.

Потом Настю отпустили, но велели прийти на следующее утро, на приговор.

Когда все выходили, папа куда-то пропал. Настя поискала, но не нашла. Мама перед выходом обернулась, спросила:

– Домой поедешь?

Настя покачала головой.

– Как хочешь.

– Ты папу не обижай больше, – сказала Настя. – Никогда.

Мама посмотрела на неё как-то странно и ушла.

Настя добралась до дачи и легла во дворе на раскладушке. Воробьи летали туда-сюда, солнце припекало, светило сквозь веки. Хорошо, давно так не было. Как до появления Шуры.

Папа появился поздно. Вокруг было уже темно, а небо ещё светлое. Зашёл и растянулся. Настя подняла его, довела до постели. Он лёг и молча уснул.

– Всё будет хорошо теперь, – уверенно сказала Настя, присев на краешек его постели. – Не бойся. Шуры больше нет, и мама тебя не будет обижать. Я ей сказала сегодня.

Утром Настя встала, умылась, губы накрасила. Папа спал, она не стала будить. Только поцеловала на прощание. Подумала и прихватила на всякий случай нож – тот самый, сунула в задний карман джинсов. Адрес, куда ехать на приговор, она записала вчера на листке.