Денис Гуцко - Большие и маленькие

Но везучесть – нет, не унаследовал. Самого главного – не перенял.

Первый же дорожный инцидент – в первом мотоциклетном круизе, предпринятом самовольно, тайком от родителей – и насмерть.

Тамара дотянулась до бокала, осторожно сняла его с перил.

Вино всё-таки качнулось, затанцевало в бутоне стекла.

Она глотнула, не дожидаясь, пока уляжется, глубоко утопив губу – так что пришлось облизывать.

«Господи, почему нельзя было оставить мне то, что я так лелеяла? – в который раз вопрошала она. – Почему, как так могло случиться? Почему ты послал мне это?»

Горькие мысли путались, обрывались. Вино, смешанное с лёгким сладковатым ветерком, нагоняло дрёму.

Соскользнуть бы, понежиться.

Однажды, когда она задремала на веранде, на этом самом месте, Серёжа укрыл её пледом. Двенадцать ему было? Одиннадцать? Старался не разбудить, долго крался по рассохшимся доскам. Но она проснулась. Вынырнула ненадолго, не открывая глаз, и погрузилась обратно – пока плед, коснувшись колен, катился мягкой обволакивающей волной до щиколоток, потом до подбородка. Его удаляющихся шагов она уже не слышала.

«Но ведь это было?»

Она позволяет себе улыбнуться – всему, что живёт по ту сторону прикрытых, малиновым теплом пронизанных век. Закат. Забытьё. Детские голоса. Хотя бы несколько секунд иллюзорного, воровато сплетённого уюта… Но уже входит в поток воспоминаний непрошенное… Отмахнуться бы.

В своё последнее лето Серёжа собрался делать татуировку. Долго выбирал. Лазил в интернете, скачивал фотографии. Выбрал. Ожерелье из анатомически детализированных окровавленных сердец – вокруг бёдер. Тамара держалась. И Олег, вроде бы, держался. Развитие ситуации требовало хотя бы короткого перемирия. Но в последний момент, утром того дня, когда Алексей должен был отправиться в тату-салон, не выдержал, сорвался в крик. Много чего наговорил. Пожалуй, хватил через край. Так и остался Серёжа без татуировки.

Хотя, что и говорить, рисунок выбрал безвкусный. И вообще… дурацкая мода уродоваться. Навсегда ведь.

Да нет, не могло такого быть – чтобы Серёжа… и вдруг из этих… Сева какой-то… Нет. Ведь не было никаких примет. В повадках, в голосе. Никаких. А мода нынче действительно сумасшедшая, вывихнутая. Мужики носят розовое, вешают побрякушки на шею – и ничего, никто не шепчется.

Открылась дверь гостиной, послышались шаги. Кто-то шёл к ней, чтобы поговорить наедине.

– Не помешаю, Тамара Егоровна?

Племянница Ира с молодым проворством уселась в соседний шезлонг.

– Что ты, Ирочка. Бог с тобой, – не поворачиваясь, отозвалась Тамара. – Всегда рада. Найди там себе вина, если хочешь. Где-то там, на ступеньках.

– Спасибо. Мне, знаете, хватит. Меня от вина в сон клонит. Домой скоро. Мой страсть не любит, когда я в машине дрыхну. Говорит, и его тогда усыпляет. Я, видите ли, соплю заразительно.

– Ну, надо же. Податливый какой. Восприимчивый.

– А то. Особенно насчёт поспать. Бывает, зевнёшь пару раз, глядь, а он уже дрыхнет.

Тамара пригубила вина.

– Как Маша? Что не пришла?

Долгоиграющая проблема: Маша, младшая из двух сестёр, подцепила редкий и чрезвычайно живучий вирус. На больницу нет времени: карьера в банке только-только пошла в гору. Лечится без отрыва от производства: то один антибиотик глотает, то другой.

– Вроде, получше. Но температура, как вкопанная – тридцать семь. Третьего врача сменила.

– Врачи-то как, обнадёживают?

Ира пожала плечами:

– Работа у них такая, обнадёживать. И пичкать, вон, всякой всячиной. У неё от этих лекарств, пардон, прыщей повысыпало… в подростковом возрасте столько не было. Стесняется подчинённых. В выходные из дому не вылазит. А врачам что? Пичкают, вмешиваются в природу.

Женщины помолчали, глядя, как скачет по мощёной дорожке мяч. За мячом прилетела Настя. Присела, коленями доставая головы – и в следующий миг унеслась обратно.

– Настя рослая какая, – заметила Ира. – И в кого только? Папа с мамой не гиганты.

– Дед у них высокий был, Юрий Ильич. В деда она.

– Вон что. Деда я не застала.

Тамара вежливо поддерживала любой изгиб разговора, задаваемый племянницей – а в голове вертелось всё отчётливей и неотступней… «Мама, когда же вы оставите меня в покое! – кричит Серёжа, сидя верхом на подоконнике, с которого чуть позже спрыгнет в сад, в обход запертой двери. – Ну, ладно он! Настоящий полковник! Но ты-то, мама! Ты же всегда умела понять!» А она ловит тыльной стороной ладони слёзы, добегающие до подбородка, и повторяет жалобно, словно надеясь в тысячный раз – упросить, отговорить, расколдовать: «Серёженька, зачем тебе? Бродяги, шантрапа убогая… Зачем?»

– Мой-то на ребёнка решился. А мне страшно, – шепчет Ирина. – Ох, страшно, Тамара Егоровна. Уже год почти. А я всё никак. Вдруг, как у Машки. Она-то в браке так и не забеременела.

– Всё страшно, детонька, – отвечает Тамара и тянется за бокалом. – И не родить страшно, и родить. Привыкай.

– Ох, привыкаю, Тамара Егоровна, привыкаю.

«Да-да, природа», – рассеяно думает она, разглядывая ворсинки травы в швах керамических ступеней.

Серёжке только что исполнилось десять лет. С отпуском у Олега не получалось. На выходные они уехали на дачу его сослуживца. Дача, как и было обещано, располагалась в волшебном месте. Двести километров от города, на границе с лесофермой. Глушь, чистота, дятлы рассыпают по округе музыкальные дроби. Наскоро перекусили, отправились в лес по грибы. Июнь был дождливый. Грибов повылазило густо. Серёжа с отцом увлеклись, кинулись рыскать наперегонки от ствола к стволу, от балки к балке.

– Ух ты! А здесь сколько!

– Я тоже вижу. Вон, за сосной.

И какая-то тонкоголосая птица, долго сопровождавшая грибников, вставляла забавные протяжные восклицания в их диалоги. Тамара шла за ними неторопливо, закинув пустое пластмассовое ведро на локоть. Корзина была одна, её отдали Серёжке. Чтобы почувствовал себя настоящим грибником. Как на книжных картинках. Вдыхала лесной дурман, смачно хрустела сучьями. Впереди мелькали родные русые затылки. Дрейфовали в разные стороны, смыкались над очередной грибной россыпью. То исчезали совсем за деревьями, то вспыхивали на тропинке под отвесным лучом.

Время от времени они вспоминали о ней. Звали:

– Догоняй!

Она махала им: идите, я следом.

И в следующую секунду Серёжа с Олегом снова впадали в собирательский раж, пускались рыскать по невидимым грибным лабиринтам.

Ей и ночью потом снились их затылки. То исчезали, то вспыхивали снова.

Олег поймал себя на том, что стыдится разглядывать детей.

Злобно одёргивал себя и отводил глаза всякий раз, когда, забывшись, засматривался на мальчишек и девчонок, заполонивших его двор: на веснушчатые скулы, на чёлки, прилипшие к потным лбам, на квадратные молочные зубы, вонзающиеся в шашлычную мякоть.