Томислав Османли - Двадцать первый: Книга фантазмов

— Где вы побывали до сих пор?

— Я был во многих местах. Съездил в Нагорный Карабах, потом еще раз в Палестину, в Грузию и Чечню. Проехал через Нью-Йорк. Был в Афганистане. Потом отправился в Белград, потом в Хорватию, в Баня-Луку… Уже не помню, в каком порядке.

— Что вы там искали? — осторожно спросил Эльсинор.

Кемаль молчал, глядя вдаль. Потом повернулся к собеседнику:

— Вы не поверите. Мосты. Я искал мосты, а увидел, как умирают люди и разрушаются города. Вот и сюда я приехал, чтобы увидеть мост. Этот мост, настоящий шедевр зодчества, дал городу название, имя и душу. Вон, что от него осталось — один скелет… Как сейчас следует называть этот город? Нет ничего печальнее, чем разрушенные мосты.

— Здесь произошли страшные события, — сказал Хью. — Не знаю, насколько хорошо вам знакомы эти края…

— Они были когда-то частью моей страны, — сказал Ататюрк.

— Вы из Югославии?

— Нет. Я жил в одной великой и могучей империи. И она тоже распалась. Поднялась, понимаете ли, революция. Теперь я удивляюсь, зачем. Для чего мы делаем революции? А ведь их было так много, что даже число их нам неизвестно. Жестокие и мягкие. Кровавые и бархатные. Целый век текли реки крови для того, чтобы все ходили в бархате. Но время показало, что бархата на всех все равно не хватает. Так мы и остались раздетыми… Мы хотели начать новую жизнь, а разрушили старые мосты. Как этот, например. Теперь мы на противоположных берегах. Мы боролись, чтобы всем стало лучше. Мы хотели прогресса, а вернулись назад. Сегодня в этом мире живут воспоминаниями о мертвых людях и несуществующих странах. Удивительно! Никто ни в чем не уверен. Теперь все можно. Кто знает, что ждет нас завтра.

— Я оптимист… — проговорил лейтенант Хью Эльсинор, намереваясь прервать эту восточную тираду.

— И я был им, молодой человек, — заметил Кемаль. — И я был им.

— Поверьте, вам надо просто, хотя бы ненадолго, вернуться домой, — сказал Хью нервно. — Дома, как говорится, и стены лечат…

— Я, вообще-то, и собирался домой, а видите, где оказался. Я отправился в Восточном экспрессе в Европу и затерялся здесь. Оказывается, история — это поезд, который ездит по кругу. Думаешь, что ты едешь вперед, а возвращаешься туда, откуда выехал. А в центре этого круга Европа. Все вращается вокруг нее.

— Вам нужно разрушить все мосты в прошлое.

— Мне об этом говорить не надо, — меланхолично сказал Кемаль. — Я всю свою жизнь стремился к обновлению…

— Да, но и сегодня следует смотреть в будущее, — сказал лейтенант Эльсинор.

— Я посмотрел. Оказывается, конец девятнадцатого века был лучше, чем конец двадцатого. И начало двадцатого лучше, чем начало двадцать первого… — улыбнулся Кемаль. — Мы все будто путешествуем во времени, при этом движемся назад. Похоже, поезд истории пропустил какую-то важную стрелку. Как вы думаете, не окажется ли и этот век лучше следующего? Мне кажется, что не за горами время, когда будет снесено немало и других мостов.

— У вас очень мрачный взгляд на вещи, — прервал его Хью.

— Да? И почему же вы так считаете? — устало спросил Кемаль.

— Не знаю… Вероятно, из-за этой вашей балканской и вообще восточной склонности к патетике, — произнес Хью, для которого эта встреча была началом избавления от страхов, появившихся у него после похорон отца. — В ваших песнях постоянным рефреном звучит «Ох, ох». Человек должен мыслить позитивно. Think pinkl [93] Настройся на позитив! — как говорят у нас. Это вселяет надежду. Пробуждает мечты. Кстати, лучше всего мечтается дома.

— А здесь наоборот, говорят, что лучше мечтается вдали от дома.

— Я так не думаю.

— Я рад. И о чем же мечтаете вы?

— О доме, конечно, — рассмеялся Хью. — У меня там есть девушка. Я думаю, что скоро мы поженимся. Хочу, чтобы была семья. Я получил новую работу. Мне она нравится, хотя она будет полностью административной. После того, что я испытал здесь, мне нужно чуть больше мира и спокойствия. Буду жить в Вашингтоне, работать в Пентагоне.

Кемаль посмотрел на молодого человека. По его лицу скользнула знакомая мягкая улыбка.

— Боже, до чего вы похожи на моего отца!

Неоновые вывески магазинов и огни небоскребов размытыми пятнами отражались на влажном асфальте. Нью-Йорк и ночью полон света и шума огромного города, — думала в восхищении учительница, двигаясь в потоке людей по Бродвею. Затем она свернула на одну из улиц поменьше, которая вела к Пятой авеню, где такой толчеи уже не было. Доносившиеся из центра звуки стали глуше. Женщина шла медленно. Подняв голову, она в смятении разглядывала огромные вертикали города. На облака над небоскребами ложился матовый отблеск яркого света, который большой город отправлял во вселенную, и лишь на небольшом чистом кусочке неба едва заметно проглядывали звезды. Учительница размышляла о том, что Нью-Йорк — единственный город, в котором дела рук человеческих затмевают божественные творения, когда ее ушей коснулся теплый звук саксофона. Она посмотрела туда, откуда лилась музыка, и увидела лестницу, которая вела к открытой двери небольшого джаз-клуба, из трубы над дверью шел пар. Потом, как в ее мечтах, кто-то окликнул ее. Учительница остановилась. Звуки саксофона стали громче.

— Hello there! — услышала она позади себя мягкий голос.

Она знала, что ночью Нью-Йорк может быть опасным местом, особенно для одинокой женщины, но не испугалась. Она улыбнулась еще до того, как обернуться. А повернувшись к человеку, который с ней поздоровался, она увидела его. На нем была куртка с капюшоном, тонкий галстук и шляпа с узкими полями, которую он приподнял, открывая лоб. В уголке рта он держал сигарету и улыбался. Выпустил дым и махнул кому-то рукой. Послышались звуки мелодии «Strangers in the night».

— Parlez vous… français? — сказала она, смутившись, как школьница.

— Нет. Но я вас прекрасно понимаю, — сказал он и добавил: — Впрочем, мы всегда понимали друг друга. Вы ведь знаете, кто я, не так ли?

— Да, — сказала она.

— И знаете, что произойдет, верно?

— Я думаю… — тихо сказала она и почувствовала, что краснеет, — вы предложите мне что-нибудь выпить с вами?

— …а потом я приглашу вас танцевать, — сказал он и улыбнулся одними глазами. — Мы будем танцевать медленно и самозабвенно. Как мы еще никогда не танцевали. Дин будет петь «Everybody Loves Somebody».

— Дин… Мартин?

— Конечно, дорогая. А кто еще? Мы с ним давнишние приятели…

Учительница почувствовала, что тает от звука его голоса, а он подошел и протянул ей руку. Она перебросила сумку через плечо и робко подала свою. Ей стало не по себе — другой рукой Фрэнк Синатра обнял ее талию.

— Вам нравится эта песня? — чарующим голосом спросил Фрэнк.

Она кивнула, не говоря ни слова.