Ласло Блашкович - Ожерелье Мадонны. По следам реальных событий

Кара-бен-Немзи, Кара-бен-Немзи, пытаюсь я докричаться до Андреутина, который наклоняется над моим лицом и поправляет подушку, но я, заколдованный, остаюсь немым.

Сирена, — беспричинно произносит он. Я хорошо слышу эту сирену, воздушную тревогу, но не могу решить, то ли это та, из моего детства, что в каждую первую среду месяца возвещала о несуществующей бомбежке (чтобы прочистить ей горло и напомнить людям о том, что они счастливы, и что живы), или это другая сирена, та, что каждый раз четвертого мая, в три пополудни, возвещала о наступающей смерти Тито. Если бы мне удалось протянуть нитку через это ушко, то, я уверен, заштопал бы себя так, что никто бы и не заметил.

(Буквоед наверняка может придраться, что дидаскалии так не пишут. Согласен, и я сказал бы, что это, скорее подробная инструкции по применению противогаза. Что и требуется, если я правильно понял задание начальника. А может, моя история нуждается в уже проверенной, испытанной постановке? Скажем, как опера Летучий голландец ? Слегка приправленная аллюзиями на сказку Андерсена о Гадком утенке, напоминающую мой путь от щегла до орла с Льяно-Эстакадо? Надо ли подчеркивать, что мое ребяческое желание стать полубогом кунг-фу тесно связано с желанием Кафки стать индейцем, или это просто обычные юношеские поиски идентичности, которым не нужны никакие другие основания, кроме простых воспоминаний? Оставлю этот вопрос на потом. Знаю только, что повидал многих судей и хамов, которые в конце концов плачут как малые дети. Как и те, от которых я такого не ожидал, остающиеся мужественными с глазу на глаз со смертью. Не скажу, что это должно быть мужество, возможно, это просто желание совершить самоубийство чужими руками, окончательный побег из дома… Господи, сколько ненужных осложнений с нашей маленькой историей!)

Похоже, я никогда не был молодым. Практически, у меня и нет воспоминаний юности. У меня не было никого, мне все время кажется, что Златица была просто химерой. Я нигде не бывал, и не был типичным представителем своего поколения. Я испуганно вглядывался в чужую жизнь. Словом, я был обыкновенным подростком.

Неужели подошло время составить список действующих лиц?

Это значит, следует включить еще нескольких подростков (с этой целью можно использовать настоящие имена соучеников), а также, по списку, спящий «на длинные дистанции», пьяница, женщина на грани нервного срыва, директор школы, учительница физкультуры и первой помощи, бывшие дети, пионерский отряд. Майка (как у Джонни Роттена), на которой написано: Ненавижу!

Итак, обычная конура. (Для этой сцены отлично подойдет тюремная библиотека, полная проволочных пауков.) На стене большой постер с изображением Брюса Ли с раздутыми, несколько вывернутыми ноздрями, щеки и голая грудь исцарапаны тигриными когтями.

Верим(с этого момента я — он, несмотря на страх, пусть тебя не смущает форма третьего лица единственного числа): Я уверен, Брюс Ли вернется.

Встает с койки, включает радио, играет тихая, крайне серьезная музыка, которую сменяет едва слышное сообщение.

Диктор(за сценой): В состоянии здоровья президента Республики Йосипа Броза Тито по сравнению со вчерашним днем существенных изменений не наступило. Продолжается интенсивное лечение, говорится в сообщении Консилиума врачей.

Верим полуобнажен, он глубоко дышит, потом начинает импровизированную схватку с воображаемым противником, подражая своему киноидолу кунг-фу. Строит характерные гримасы, в стойке, напоминающей движения богомолки, издает воинственные выдохи, похожие на мяуканье.

Верим: Не может быть, чтобы молодой, тренированный человек ушел ни с того, ни с сего. Вроде бы, у него заболела голова, он лег в постель и больше не проснулся… Убийство? Может быть, Брюс был слишком умным, чтобы умереть без причины… У него было шестое чувство. У маленького Дракона множество чувств…

Запыхавшись, останавливается. Утирает лицо.

Он должен был уйти, стало слишком горячо. Я верю, он где-то, переодетый буддистским монахом, совершенствует свое смертоносное искусство в перерывах между медитациями… Когда будет готов, вернется, чтобы окончательно рассчитаться со злом, которое пожирает этот мир…

Делает несколько приседаний, с трудом удерживая равновесие.

Мне тоже надо быть готовым, когда он появится, через десять лет, как обещано. Его могила пуста. Похоронили манекен. О, да… В воскресенье я на утреннем концерте в Народном. «Он на меня смотрел!», — вопят цыганята, которые иногда ко мне цепляются…

Прекращает упражнения.

И никто из этих смешных, обоссанных дурачков не знает, что я — наследник Брюса, и только я!

Стоит в ванной перед зеркалом, боксируя со своим запотевшим отражением.

Может, кому-то это покажется безумием, уф, но, говорю я вам, уф, есть у меня какое-то внутреннее чувство, ух, которое не может меня обмануть, уф…

Прекращает бой.

Меня зовут Верим Мехметай, и на первый взгляд может показаться, что я разговариваю сам с собой. Но я постоянно разговариваю с тем, кого здесь нет. Например, скажу слово, Брюс ответит, и так часами. Это ведь невозможно выдумать. Большое спасибо, я не такой умный… Это какая-то связь, телепатия, что ли…

Садится за кухонный стол, на котором среди прочего лежит первомайский номер «Политики» восьмидесятых годов, украшенный высохшими кругами, оставшимися от перевернутых кофейных чашек. Рассказывая, Верим разным политическим и другим личностям с газетных полос (Колишевски, лауреаты Первомайской премии, инж. Анте Маркович, Салих Шечербегович, Раде Константинович и т. д.) пририсовывает усики, прически в стиле афро, ленноновские очки, черные зубы.

Живу один. То есть, я живу с родителями, но в моем случае это означает, что я — один. Мама на каком-то бесконечном лечении, а папа работает по ночам, так что днем все время спит. Вон он. Только спина и пятки. Так было всегда.

Снимает одеяло со спящего.

Не люблю выделяться, и обычно меня никто и не замечает, будто мой папаша стекольщик, я уже привык. Ничего не помню, у меня нет воспоминаний, думаю только о будущем. Вот я такой… Я понял, о матери не говорят, что-то скрывают, но не знаю, что именно. Я особенно не расспрашиваю. Думаю, у человека найдутся занятия важнее, чем расспрашивать. Тренируюсь. Мое тело превратится в единый мускул, в невидимый удар, в боевой клич кья-а-а…

Рвет золотую бумажку из сигаретной пачки и делает себе золотые зубы, скалит их.

Брюс Ли научил меня, что значит преодолеть смерть… Кстати, многие дети знали, что такое смерть, я же, ей богу — нет.