Григорий Тисецкий - Я...

Тот, кто пал жертвою не от автоматной пули,
Тот, кто стал музыкой не от водородной бомбы,
Тот, кого никогда не рубили клинками,
А били вздохами, порой недодыханием,
Как по щекам совестью
Или упрёками на папирусах,
Переписанными древними,
Но, скорее всего новыми от христового рождения
Душами.
И не на вечернем египетском,
А воробьиным чириканьем вне времени…
«…Подставь правую!», — ложится на весь гной под ногтём.
«…Ударь левою!», — во весь рост распрямляется
И зевает, не прикрывая рта.
На весь гной под, над и в ногте,
Раскрашенном тёмными красками,
Скорее всего, древними, до того,
Как прозвучало«…Подставь правую!»,
Он ложится под забором,
Не подстреленный,
Но выбитый из круга звёздного.
Тот, кто пал жертвою не от Грааля кубка,
Тот, кто спрятался в яме не от вида черепа,
На зубах которого плесенью расцвело томление,
Тот, кто спрятался от себя за листом папируса,
От того сквозит тайною через поры познания…
«…Пью за Вас!.. Кровь Моя… Прямо здесь…».
Да и между ветками красным цветом
На простыне начертано«…Пью за Вас!».
И играет стёклышком
В стоячей воде«…Пью за Вас!».
Разрывает плоть бытия«…Кровь моя!»…
Тост прорвал на египетском,
Только на утреннем…
И прочь воробьиные перья,
Летите туда, куда и камни бритые — между всех
Парикмахерских, над заборами, через ладони,
Но не пулями — памятью.
Туда и летите — меж ветками,
Где натянут сеткой совсем высохший,
Душой кричащий, тот,
Кто пульсирует в моих капиллярах.
Поэма из обрывков…

Шумит тысячами бумажных листов ветер.
Разрывает их тонкие лица,
Некогда твёрдые,
Хотя и столь же хрупкие,
Вовлеченные некогда в круговерть звёзд
Древесными кольцами.
Годичными кольцами, в которых года были взглядами
На попытки осязать бесконечность,
Прощупать неверием,
Вложить пальцы в дыры ладоней её,
На попытки стать шире себя.
Шумит ветер.
Право, я не знаю,
Зачем он свистит трубами,
Будто бы в последний раз — поминальный,
Так жалостливо,
Будто бы хочет пересчитать секундами
Всё, что было…
И года из древесных колец,
Что родились в руках человека чернильными,
Разлетелись…
Лишь осталась загадочность слов
В скрытой тайне значения буквы…

Не кораедовым терпением
Ночь раздвигает листья,
Как и не сущностью термитов.
В центре ствола
В выгрызенном объёме,
Заполненном планетами
И звёздами разных размеров и масс,
Нагая в смелости своей,
Она личинкой пряной и слепой
Плетёт пространство…
Пространство в нить.
Нить к нити в сплетение подобное узлу
На лимфатический манер…
В неверии торжества лишь ветра,
В желании раскрыть секрет,
Не кораедовым терпением
Глядеть я бегал на движение листвы.
Потягивая сок из любопытства,
Часами сидя на корню,
Следил я за мельчайшим колыханием,
Но видел лишь пьяное подергивание
Их тел
Или припадочные пляски
Под скрипку эфира.
И вот тогда, когда кора покрылась
Лунной сыпью
И не хватило мудрости в обхвате ствола,
Решился я раздвинуть листья…
Что узел-кокон пробивается
Под взглядом людей,
Нам каждый день рассказывают светлячки.
Да только мы воспринимаем их речи
Игрою света, брачной игрой,
Но не метафорой…
В стремлении бабочки взлететь
И даже ещё в личинке,
Плетущей кокон,
В биении сердца её — чёрной дыры,
Так же тянущей соки любопытства,
Только людского,
Есть что-то интимное,
Что-то пленяющее,
Что заставляет человека искать
Пробоины и щели,
Входы и выходы
И быть свидетелем просушки крыльев…
Не кораедовым терпением
Ночь раздвигает листья — руками человека
На родах космоса…

Однажды я был стаей ос.
Над млечной кромкой бесконечности
Собирал я нектар ручейной чистоты,
Отцеживая всю грязь в жала…
Гера наклонилась к воде посмотреть
На паучка, поймавшего в сети звезду.
Паутина колыхалась в дыхании богини
Паук крутил добычу, заматывая её в куколку…
Звезда прорвалась, превратившись в бабочку.
Вспыхнула, завязала ритм новой вселенной
И по воле большей божественной,
Воле, что делает богов богами,
Но лишает возможности познания собственного существа,
Бокал кометой вылетел из руки Геры…
И разбился, смешав вино с молоком, и забрызгав мои крылья.
Я был стаей ос.
Мои жала дрожали, надувались от злости, слепленной грязью.
Пунцовые тучи в своих видениях возвещали трагедию
Я готов был порешить галактики и системы,
Ужалив богиню и пробив иглой пространство…
Но молоко сгустилось, а вино дало сахар…
Однажды я был,
И за обёрткой, до атомов пропахшей сгущёнкой,
Я увидел ос.
Их лапки переливались мистическим нектаром,
А в жалах пульсировала молоко…

Однажды я был… Кем? Каковым?
И это было в сегодняшнем…
Каковым? Дневным ли?..

Я был…
Собой ли?..
Если нет, то кто истинный Я?
Или все-таки ОН?..

Я был… Другое лицо.
Должен ли я буду сделаться собой?
Да! — отвечает что-то за шторой.
Но как? — спрашиваю — Как?
Тишина — нет ответа,
Лишь луна медленно просачивается через зрачки.
Разрезает светлячок пространство не просто так — не для того ли,
Чтобы я сам дошёл до ответа?..
Но как? Как, если на мне чужое лицо?
Оглянись! — восклицает в ответе — Вокруг люди — зеркала твои…
В них истинный ты — не вымысел!..
Но ведь лицо то чужое — другой мир — а значит и глаза! — отдергиваю штору,
Надеясь найти себя.
Никого…

Однажды я был знаменитым.
Но тело моё поджарили на костре неверия,
А душу разгрызли, будто бы грецкий орех,
Желая докопаться до тайны.
Безумная боль вскрыла орех,
И студенты сбежались глядеть на профессорские руки,
Сканирующие отпечатками летопись моей жизни.
Замуровав в пыль всё, что можно было,
Склеив свои губы моей наивностью,
Они сожгли всё остальное…
Всё остальное — не нужное им.
А мне?
О, крах! О, начало начал! А мне?
Изрезанная память — метка пустоты?..
И пока ещё эти бурые язычки пламени
Добрались лишь до моего самолюбия,
Я задаюсь вопросом: нужно ли быть знаменитым только для того,
Чтобы растерять себя?
Чтобы прочесть собственный некролог?
Я был знаменитым, читаемым…, популярным,
И никогда — понятым…