Эрмис Лафазановский - Храпешко

Его подстегивало и то, что средний балл, полученный ею за положительные черты, был выше, чем средний балл за черты отрицательные. Конечно, вычисление средних значений в общем-то превышало возможности Храпешко, но он обратился за помощью к местному математику.

Но как Храпешко пришло в голову оценивать эту юную даму? И, в конце концов, подумал ли он, а не оценивают ли его, и если да, то какие оценки превалируют, положительные или отрицательные?

Вообще-то в доме Отто были и другие женщины и, возможно, покрасивее, чем его дочь Мандалина, но в этом Храпешко пока еще не разобрался. Хотя оценка девушек была своего рода игрой, в которую он часто играл, когда ему совершенно нечем было заняться, а когда он ходил в церковь, то до сих пор засматривался на прекрасные витражи, про которые он, кстати, узнал, что они так называются.

Миндалина смотрела только перед собой.

Кроме того, ни один из мастеров не смел с ней заговорить как минимум в опасности потерять работу.

А она смеялась.

Ни Фриц, ни Миллефьори не были равнодушны к ней, но только с точки зрения некоторых расчетов, относящихся к будущему.

Осторожно! Гуза из Рагузы наблюдает!

Она была блондинкой со светлыми глазами (!), и таким людям, как работники в засаленной грязной одежде, стоявшие у печи для варки стекла, она казалась похожей на привидение. Когда она приходила, то просто светилась.

Поэтому Храпешко про себя называл ее святой, потому что светится. Святая Мандалина. Да — так ему хотелось ее назвать, хотя он еще не сказал ей ни слова.

Однажды, когда она проходила через двор с двумя большими ведрами, полными соды или кварца (или чего-то такого), она запнулась о камень и чуть не упала. Мандалина.

И как это обычно бывает, там, рядом с этим местом, находился именно наш герой Храпешко, который ее подхватил. Но подхватил не за руку и даже не за талию, нет, он подхватил ее за немного ниже того места, за которое обычно подхватывают падающих девушек, то есть, вместо того чтобы за задницу или за тонкую талию, он ухватил ее прямо между ног.

Это происшествие можно было бы отнести на счет его неуклюжести, хотя люди, хорошо знавшие Храпешко, знали, что он был далеко не неуклюжим. Таким образом, выходило, что это подхватывание было некоторым образом задумано заранее и вряд ли могло быть случайным, хотя Храпешко старался вести себя достаточно осторожно.

К великому изумлению Храпешко, она не оттолкнула его. Не закричала, не испугалась, как делают провинциалки.

Она посмотрела Храпешко в глаза.

Ничего не сказала.

Ни слова не промолвила, не улыбнулась.

Хоть бы выругалась.

Хоть бы затрещину ему дала.

Тогда то, что случилось после, может быть, никогда не было бы таким, каким оно на самом деле было.

Храпешко никогда в жизни не видел человека с таким безучастным лицом. Как будто ничего не произошло, ничего не случилось. В любом месте, в любой ситуации, там, откуда он был родом, в Повардарье, дело бы уже шло к драке или другому какому веселью, может быть, к свадьбе. А тут ничего. Ни один мускул не дрогнул на ее лице, когда Храпешко, широко ухмыляясь, стоял перед ней такой, как есть — прокопченный и грязный.

Она, как если бы ничего не случилось, повернулась и, не сказав ни слова, пошла прочь, откуда пришла. Тут не знаешь, что делать. Смеяться или плакать.

Долго той ночью Храпешко нюхал руку, которой он подхватил Мандалину.

Долго той ночью Мандалина рукой водила у себя между ног, именно по той части тела, за которую Храпешко, якобы, сам того не желай, подхватил ее, когда она споткнулась.

К тому времени дьявольское место между ног высохло.

Ей было не по себе, она действительно удивилась силе ручищ Храпешко, которыми он так легко ее подхватил и поднял, поразилась его крепким мускулам.

— Значит, правду говорят, что он настоящий грубиян, — сказала, себе Мандалина.

В последующие дни она делала вид, что его не замечает.

Храпешко.

А он действительно пытался обходить ее, насколько это возможно. Таким образом, этот несчастный случай, так условно названный его участниками, способствовал тому, что средний балл положительных оценок, доминировавших в характеристиках Мандалины, снизился в пользу среднего балла отрицательных оценок.

В то время Храпешко, очевидно, делал первые попытки постичь математику, которая тогда была более философской, охватывавшей пограничные районы эстетики, а не чистой наукой о числах.

Вот небольшой перечень стеклянных изделий, сделанных на заказ.

Медно-желтая стеклянная чаша для питьевой воды. Высотой в десять пальцев. Украшена четырьмя головами мифических животных, многочисленными спиральными нитями, с широким основанием. Набор из четырех предметов, в собственности одной еврейской семьи из Берна.

Кобальтово-синий бокал в виде Тора. Тело Тора представляет собой тулово бокала, его отверстие — широко открытый рот Тора. Высотой в один локоть. Один экземпляр, находится в собственности вдовы заместителя секретаря канцлера Пруссии, постоянно проживающей в небольшой сельской усадьбе в Тюринген Вальде.

Синий кубок римского стекла с цветами и мелкими насекомыми пурпурного цвета, высотой в несколько пальцев. Три штуки, принадлежат священнику из Турина.

Белый бокал для вина, украшен аппликациями из виноградных листьев с Вакхом среди них. Пятьдесят штук, заказанных для дегустации разных вин в Бордо.

Бесцветная пивная кружка с ручкой. Триста шестьдесят штук для местного населения во всей Юре.

Бокал с рыбами, плавающими снаружи. Рыбы трех цветов: синего, желтого и пурпурного. Высотой около двадцати сантиметров, когда бокал подносят ко рту, чувствуется вкус малины. Один экземпляр для Мандалины.

Аптекарские пузырьки. Матовое белое стекло, различные размеры. Сто экземпляров для нужд Гузы из Рагузы.

Обыкновенные стаканы для воды. Тысяча штук. Продавались везде заинтересованным покупателям.

Несколько лекций о художественном стекле, на которых лично присутствовал Храпешко.

— Диатрета, мои дорогие слушатели данной лекции, это стеклянный бокал, производство которого требует превосходного знания искусства стеклоделия. Производство таких сосудов было налажено в мастерских Римской империи еще в четвертом и пятом веках, а, его славу во всем мире в последние столетия несем именно мы, немцы.

Диатрета была высотой около пятнадцати сантиметров или в одну открытую ладонь. Верхний диаметр около тринадцати, а нижний от трех до пяти сантиметров. Ее обвивала тонкая стеклянная сетка, очень изящная, способ создания которой не раскрыт и по сей день. На кубке всегда или почти всегда была какая-нибудь надпись с выражением пожелания его хозяину или какая-нибудь здравица по-гречески или по-латински. Например, на ныне утерянной последней диатрете из Зальцбурга было написано имя великого Максимилиана: Maximus Augustus vivas.