Аманда Проуз - Дитя клевера

Дот медленно приблизилась к матери, чтобы помочь ей подняться с пола.

— Мама! Я…

— Не прикасайся ко мне! — едва выдохнула Джоан, хватая ртом воздух. — Что ты натворила?

Неизвестность тянулась целых десять дней. Для Дот ее нынешнее существование превратилось в некое нескончаемое ожидание развязки с бесконечным повторением одних и тех же монотонных действий. Работа, сон, ожидание… Она сидела на кровати в своей комнате и часами слушала перепалки родителей, потом их разговоры на повышенных тонах сменялись шепотом. По всей вероятности, они отчаянно искали выход из создавшегося положения. Искали и не находили. Но вот наконец они все же пришли к какому-то обоюдному решению, и ее пригласили вниз.

Дот медленно спустилась по лестнице, ступая на каждую ступеньку вначале одной ногой, потом второй, словно бегун, который вдруг выдохся и у него уже больше нет сил добежать до финиша. Так же медленно она миновала холл и отворила дверь, ведущую в заднюю комнатку. «Как странно, — подумала она, — что я снова здесь и вижу перед собой всех тех, кого давно знаю». В сущности, с этими людьми, в стенах этой комнаты прошла, можно сказать, вся ее жизнь. Ведь здесь, за этим вот столом, она с нетерпением вскрывала восемнадцать пакетов с подарками, полученными на восемнадцатилетие. И задувала восемнадцать свечей на огромном торте, который испекла мама. В эту комнату она все восемнадцать лет сбегала по лестнице босой, пулей устремлялась к рождественской елке, чтобы обнаружить те дары, которые приготовил ей Санта-Клаус на очередное Рождество. Но сегодня вечером, отворив дверь в знакомую до рези в глазах комнату, она вдруг почувствовала, что все здесь чужое. И люди, поджидающие ее, — они тоже чужие! Это пугало, от этого чувство собственного одиночества становилось еще острее, еще нестерпимее. Все же, когда она сидела, укрывшись у себя наверху, она могла хоть притвориться, что в этом доме еще есть люди, которым не безразлична ее судьба.

Отец, по своему обыкновению, сидел в нижней рубахе и сосредоточенно крутил в руках самодельные сигареты, которые потом аккуратно укладывал в металлическую коробку из-под табака. Он сбросил с плеч подтяжки, и они полукольцами повисли на его бедрах. Под ногтями его больших, широких, как лопаты, пальцев, которыми он орудовал, управляясь с куревом, отчетливо виднелась полоска черной грязи. Наверное, недавно опять чинил свой старый байк, подумала Дот. Отец даже не взглянул в ее сторону, продолжая заниматься прежним делом. Видно, он предоставил жене полное право вести все дальнейшие разговоры с дочерью от имени их двоих. Но Дот успела заметить, как дрожат пальцы на его руке всякий раз, когда он подносит очередную самокрутку ко рту, чтобы заклеить ее. И то был верный знак бессилия и злости, которые он из последних сил пытался побороть. Что ж, спасибо и на этом! Изредка он вскидывал голову вверх, но вовсе не за тем, чтобы посмотреть на дочь, а для того, чтобы откинуть с глаз напомаженные бриллиантином пряди волос.

— Садись, Дот! — тихо обронила мать. Если у Джоан и была к дочери хоть капля сочувствия, то, надо отдать ей должное! — она очень умело замаскировала ее. Ибо выражение ее лица было каменным: плотно поджатые губы, сузившиеся от гнева глаза. Такое впечатление, что ей было откровенно противно смотреть на свою беременную дочь. Джоан ткнула пальцем на стул, стоявший напротив отца, а сама переместилась за спину мужа, положив обе руки на спинку его стула. Дот сделала глубокий вдох и открыла рот, чтобы начать говорить, но тут же снова закрыла его. Понадобились еще минута, другая, чтобы она наконец-то собралась с силами и нашла в себе мужество выдавить из себя хоть что-то.

Она даже постаралась придать своему голосу нормальное звучание, словно ничего такого страшного в их семье не случилось. Пока не случилось!

— Как там малышка Ди? — поинтересовалась она, ибо вот уже несколько дней не видела сестренки. Та сейчас перемещалась по дому с осторожностью мышки, покушает и шмыг к себе в кровать. Главное — чтобы лишний раз не побеспокоить бедняжку старшую сестру.

— Держись от ребенка подальше! Слышишь, что я говорю?! — воскликнул отец таким свирепым тоном, что все внутри Дот похолодело от страха. Брызги слюны выскочили у него изо рта и упали на ковер, отделявший отца от дочери.

Дот сглотнула слюну, чтобы убрать противную сухость во рту.

— Прошу прощения… Но просто я…

Она и сама не знала, за что она просит прощения, но окрик отца окончательно сбил ее с толку. Ведь она всего лишь хотела узнать, как там малышка Ди, и ничего больше!

Отец ткнул пальцем прямо ей в лицо.

— Не смей приближаться к сестре на пушечный выстрел! Ясно? Больше я повторять не стану! И не вздумай с ней заговаривать!

Верхняя губа отца искривилась в презрительной гримасе.

Дот кивнула.

— Не желаю, чтобы ребенок общался с такими… с такими, как ты! И вообще, не сметь впутывать ее во все эти дела!

Последняя реплика была уже адресована жене, которая послушно закивала головой и осторожно погладила мужа по плечу, пытаясь остудить его гнев.

Потом она негромко откашлялась и, хотя комок по-прежнему стоял у нее в горле, мешая говорить, обратилась к дочери.

— Мы с твоим отцом долго думали над тем, какой выход можно найти из сложившейся ситуации. Много бессонных ночей мы провели, решая, что нам делать и как быть. И вот оно, наше решение!

Дот молча взглянула на мать. Ей хотелось сказать матери, что вообще-то, по всем правилам, она тоже имеет право участвовать в выработке решения, но, зная, что ее реплика накалит и без того раскаленную добела атмосферу в комнате, благоразумно промолчала. Каким бы ни был родительский вердикт, она должна будет принять его и смириться. Руки и ноги стали холодными, как лед, и она моментально почувствовала позывы к рвоте. С огромным усилием Дот подавила этот приступ.

— Срок у тебя пока небольшой, а потому кое-какие возможности все еще остаются…

Дот инстинктивно положила руку на живот, словно пытаясь защитить свое еще не рожденное дитя от любых посягательств на его жизнь. Никогда! Никогда и ни за что она не согласится на аборт! Пусть лучше убьют ее! Да, она готова умереть… Так даже будет лучше… для всех!

— Но мы с твоим отцом — люди верующие, мы чтим законы церкви, — продолжила Джоан, — а потому сразу же исключили такой путь.

Слава богу! Какое облегчение! Дот хватанула ртом порцию воздуха.

— Ты переедешь в один из монастырских приютов для одиноких матерей с детьми. Например, в Баттерси… Но туда ты сможешь отправиться лишь за несколько дней до родов, а потому нам следует хорошенько подумать над тем, как спрятать твое положение от окружающих, когда беременность станет уже заметной. Я не желаю, чтобы соседи узнали о том, что с тобой случилось. Если же ты проболтаешься о своей беременности хоть кому-то, повторяю! — хоть единому человеку на всем белом свете, домой можешь больше не возвращаться! Тебе понятно, Дот? Время для всяких шуточек закончилось! Это уже жизнь! Если люди узнают, нас просто засмеют! А я не вынесу бесчестья своей семьи. Не вынесу того, что люди будут сплетничать за моей спиной, обсуждать наши семейные проблемы и смеяться над нами. Когда ребенок появится на свет и его передадут на усыновление в какую-нибудь семью, ты можешь снова вернуться домой. И больше мы никогда не будем касаться того, что случилось. Надеюсь, такое решение устроит и тебя, Дот! Ты сможешь продолжать жить дальше, устраивать свою судьбу… Словом, с наименьшими потерями найти выход из той непростой ситуации, в которую сама же себя и загнала.