Ирен Роздобудько - Пуговицы

Я поставила чашку и отчаянно замычала, вертя головой.

— Нет уж! — решительно сказала моя хозяйка. — Бог послал — Бог и решит, что дальше делать. У меня за Иеланума нашего душа изболелась. Сообщили — и что? Кому он мешал? А был он — посланец. Истинно говорю — святой… Может, эта приблуда нам вместо него дана…

— Да, Иеланума жалко… — вздохнула банщица и обернулась ко мне. — Ты знаешь Иеланума?

Имя меня взволновало. Но не потому, что было мне знакомо. Просто в нем было странное сочетание букв, от которых захотелось плакать. Имя звучало протяжно и печально, как зашифрованная фраза, как имя ветра, как вой одинокого волка. В нем не было ничего человеческого.

— Да не знает она его! Не трогай девку. Видишь, она не в себе… — сказала моя старушка.

И они, оставив меня в покое, заговорили о таинственном Иелануме.

Потом, гораздо позже, в моей памяти всплыла эта история.

…Его нашли десять лет назад в медвежьей берлоге. А до того местные жители не раз видели в лесу странное существо, передвигающееся на четвереньках, но не имеющее ни шерсти, ни хвоста. Существо с обезьяньей проворностью бежало следом за большой медведицей. «Оборотень!» — решили селяне и перестали охотиться в тех местах. Медведица вреда не приносила. Более того, находилась под охраной закона, запрещающего истреблять в этих краях редких животных.

Потом времена изменились. Внизу, у самой трассы, вырос частный ресторан, и хозяин внес в меню заманчивое блюдо — отбивную из медвежьего мяса. За каждого убитого медведя платил баснословные для этой местности деньги. Вот тогда-то и пришел черед медведицы.

Семеро односельчан, вооружившись ножами и кольями (тогда уже нужно было иметь разрешение на оружие, и многие предпочли зарыть свои «гверы» на огородах), отправились к таинственной берлоге. Перед тем каждый сходил в церковь и мысленно попросил Бога избавить его от первого удара.

Стояла зима. Медведица спала в берлоге и, разбуженная, могла впасть в особенную ярость. Ее выкуривали дымом, совали внутрь берлоги колья и зажженные факелы, пытались разбудить ее криками и дребезжанием походных котелков. С недовольным грозным рыком она вылезла из своего убежища и встала на задние лапы, загораживая собою проход. «Разом!» — скомандовал вожак, и семь кольев впились в грудь двухметрового зверя. Медведица сделала несколько шагов и повалилась на грудь, пронзенная насквозь. Колья торчали из спины, делая ее похожей на мифическое животное.

Вот тогда-то в берлоге и обнаружили «оборотня»… Он лежал в глубокой выемке, еще хранившей медвежье тепло, и тихо скулил. Когда странное существо вытащили наружу, где от тела медведицы медленно расползалось пятно, превращая снег в вишневую пенку, «оборотень» поднял голову кверху и издал странный звук: «И-и-е-е-а-а-у-у-м-м-м…»

Медведицу поволокли в село на санях. Существо завернули в кожух и положили рядом с ней. А по дороге завезли в местную амбулаторию. Здесь работали один фельдшер и одна пожилая медсестра. Обследовав пациента, они пришли к выводу, что это человек, но давно одичавший. Предполагали, что его вырастила медведица, потерявшая медвежат. Сколько лет он провел в лесу, откуда и какого возраста — все это оставалась загадкой. Первое время существо рвалось на улицу и протяжно выло одним звуком, по которому ему и дали имя — Иеланум.

Семь лет до него никому не было дела. Иеланум жил в амбулатории. Его научили надевать полотняные штаны и сорочку, есть из миски и проситься по нужде на улицу. Сердобольные жители селения установили дежурство и по очереди приносили ему еду. Бывало, шли, как на праздник, всем семейством, а потом, подперев спинами стены небольшой кельи, в которой жил Иеланум, наблюдали, как он ест. Заметили: посещение «лесного человека» сулит удачу. То выздоровеет безнадежно заболевшая корова, то придет долгожданное письмо или еще что-нибудь хорошее случится. Фельдшер, соскучившийся по науке, каждый день занимался с Иеланумом, записывая его реакции в большую амбарную книгу. Остальную часть времени Иеланум сидел на койке и смотрел за окно. Когда наступала зима, в его памяти, очевидно, всплывала картина убийства медведицы, и он долго и протяжно выл на луну. А потом в селение начали наезжать журналисты. Вначале местные, затем из столицы, а позже и иностранные. Иеланум закрывался от вспышек и угрожающе рычал.

Однажды в село въехал фургон. По распоряжению свыше Иеланума забирали для исследований в столицу. У амбулатории собрался народ, Иеланум бился в руках четырех санитаров, старый фельдшер плакал и потрясал амбарной книгой… Когда Иеланум обессилел и затих, его бросили на пол машины, устланный соломой.

Фургон уехал. Из него доносился печальный вой: «И-и-е-е-а-а-у-у-м-м-м…» Село опустело. Больше об Иелануме никто ничего не слышал.

Правда, три года спустя в программе «Взгляд» показали сюжет о странном человеке, живущем в доме престарелых где-то в Башкирии. Тамошний главврач рассказал, что его выкормила и воспитала медведица и, несмотря на то что он давно уже живет среди людей, так и не научился ни разговаривать, ни понимать окружающий мир. Потеряв научный интерес к эксперименту, его поселили здесь, среди стариков. Говоря, врач гладил пациента по лохматой голове, а тот смотрел в телекамеру печальным немигающим взглядом.

Кто- то из сельчан смотрел этот сюжет и после, собрав у сельпо толпу зевак, бился об заклад, что это был Иеланум…

Все, чем я жила раньше, разлетелось в моем мозгу на мелкие осколки, которые невозможно было собрать и увязать в единое целое. Может быть, так случилось и с Иеланумом?

Имя его — имя ветра в поле, имя воя, в котором больше смысла, чем в человеческой речи.

Иеланум не любит слов и никогда не найдет собеседника. Слова — пиявки, которые впиваются в рот и наполняют его горечью.

Иеланума вытолкнули в мир, и мир не принял его.

Иеланум смотрит на жизнь из глубокого колодца, и видит только круглое пятно яркого света, и ничего не понимает в суете теней вокруг себя.

Иеланум восстанавливает свой мир — в себе.

Иеланум не заставляет любить себя.

Иеланума никто не любит — он вызывает лишь страх и отвращение.

Одиночество Иеланума не согрето ни одной случайной птичкой, несущей в своем клюве ветвь на вершину его одиночества.

Одиночество Иеланума бесконечно.

Иеланум бредет из темноты во тьму — свет пугает его.

Иеланум есть свет света и темнота темноты: ни там, ни тут его не поймать.

Никто не обращается к нему, никто не зовет его — и только поэтому мир не переворачивается.

Иеланум — тот, кто обезумел по собственному желанию…

…Ночью я долго не могла заснуть. Думала об одичавшем человеке, некогда жившем в этих краях. Но думала именно так — короткими фразами, словно выхваченными из какого-то загадочного трактата. Кто и когда предал его? Кто оставил в лесу? И зачем ему этот мир, этот дом престарелых в какой-то Башкирии? Странная, странная жизнь…