Мария Воронова - Эхо первой любви

Боялась она и просто надоесть Славе. Понравится ли ему, привычному к одиночеству, когда она сутки напролет будет путаться у него под ногами? Не увидит ли он в ней «уши Каренина», не разочаруется ли? Но жених только смеялся над ее опасениями, а один раз сказал: «Знаешь, Фрида, я уверен, что в момент, когда бог создавал меня, он думал о тебе».

Но был на свете человек, суда которого девушка боялась еще больше: конечно же, будущая свекровь Ксения Алексеевна.

Мать Славы приезжала почти каждый день, и Фриде было стыдно, что она вторглась в чужой дом и живет, а настоящая хозяйка вынуждена ютиться в деревенской избе, но она не знала, как сделать иначе, а Ксения Алексеевна ни разу не дала ей понять, будто считает невесту сына захватчицей и причиной собственных неудобств. «Как бы там дальше ни пошло дело, а вам, ребята, сейчас нужно побольше быть вдвоем», – говорила она, когда сын уговаривал ее переночевать дома, потому что Виктор Тимофеевич прекрасно справляется с детьми и с собаками и вообще вошел во вкус деревенской жизни.

Фрида услышала от Ксении Алексеевны только одно замечание, и то высказанное в деликатной форме. Показав на стальной ободок на стыке ручки со сковородкой, мать Славы назвала его индикатором хорошей хозяйки. «Я считаю, – улыбнулась она, – раз производитель сделал тут блестящую штучку, пусть таковой и остается, и допускать жирный нагар совершенно ни к чему».

Странное дело, Фрида всегда тщательнейшим образом мыла посуду и утварь, и на ее собственных сковородках пресловутый ободок сиял чистотой, но от этих слов непонятно почему смутилась и даже покраснела.

Ей было немножко даже странно, что она волнуется о таких мелочах, когда над Славой нависла серьезная угроза, но, тревожась за будущее жениха, за судьбу ребенка, Фрида, как страус, спрятала голову в песке повседневных забот.

Вернувшись с суток, она немножко покрутилась по хозяйству, приняла душ и легла, а когда проснулась, стало уже совсем темно. Мрак питерской ночи заполнил комнату, так что предметы в ней потеряли свой цвет, и Фрида подумала, что сама тоже выглядит, как тень: сгусток темноты, и ничего больше. По потолку прошла полоса света – это проехала машина, где-то вдалеке простучали колеса поезда, и Фрида встревожилась без причины, как часто бывает, если просыпаешься на закате. Она вдруг испугалась, что Славу забрали, пока она спала, вскочила и побежала его искать.

Жених сидел в кухне и чистил картошку.

– Проснулась, зайчик? Как хочешь – пожарить или сварить?

– Слава, нам нужно расписаться как можно скорее! – выпалила Фрида.

Он отложил нож.

– Но, Фрида…

– Без «но, Фрида»! Расписаться так быстро, как только возможно, – сказала она упрямо.

Слава вздохнул, и Фрида вдруг испугалась. Она и сама не могла понять, что заставило ее так резко поставить вопрос о регистрации брака, будто бес под руку толкал.

– Если я тебе жена, то жена, – продолжала она, – а если нет, то в жениха и невесту я в детстве наигралась.

– С кем это, интересно? Ты говорила, другие дети не хотели с тобой общаться.

Слава хотел усадить ее себе на колени, но Фрида увернулась.

– Даже в тюрьме людей регистрируют, – буркнула она.

– Оно-то да… Только, Фрида, ты должна понимать, что меня скоро закроют. Вы с дедушкой, я знаю, на что-то там надеетесь, но чуда не произойдет. С такой доказухой я бы сам себя закрыл.

– Ну и что? Я хочу стать твоей женой независимо от того, что будет дальше.

– Фрида, я тоже хочу на тебе жениться. Но меня посадят лет на семь, и как ты будешь? Потом, я же мент, и если попаду в обычную зону, то со мной там не произойдет ничего хорошего. В лучшем случае убьют, а то и опустят. Тюрьма ломает людей, и очень может быть, что и я сломаюсь.

– Ты не сломаешься.

– Ой, Фрида, – Слава покачал головой, – нельзя зарекаться. Очень может быть, что я вернусь полнейшей падалью, такой, что тебе стыдно будет показать меня нашему ребенку. Даже не то что стыдно, а просто жалко станет ребенка травмировать информацией, кто его отец.

– Ты боишься? – спросила Фрида тихо.

Так больно было от того, что она не может ничем ему помочь! Никак не отвести угрозы, не уберечь его и даже нельзя перенести вместе с ним это несчастье.

– Да, – признался Зиганшин, – боюсь, Фрида. Мне очень страшно.

Они обнялись, и Фрида едва не заплакала от своего бессилия. Что толку от ее поцелуев, если пройдет совсем немного времени, и он останется один, среди чужих людей, бесправный и беззащитный, а она ничего не сможет сделать, только ждать и считать дни, когда он вернется.

– Конечно, – продолжал Слава, – как все нормальные люди, я спросил: «Господи, за что мне все это?» – и вдруг понял, что это не должен быть риторический вопрос. Как говорил один известный персонаж: «Наказания без вины не бывает».

– Но ты ж никого не убивал.

– Верно. Но я делал много других вещей. Паскудства никогда не допускал, но, скажем, конкурс на самого честного полицейского тоже не выиграл бы, Фрида.

Она крепче прижалась к нему. Раньше мысли о том, что Слава на своей работе делает не очень хорошие вещи, тяготили ее, и она думала, как войдет хозяйкой в дом, построенный на нечестные деньги. Как станет распоряжаться семейным бюджетом, зная, что большей частью он состоит из взяток? Но Слава, такой добрый, честный и отважный, настолько не подходил к образу продажного полицейского, что Фрида гнала от себя эти мысли, а раз гнала раньше, то нечего возвращаться к ним теперь. Раз она с ним, то не может больше судить его.

– Я думал, что могу сам определять правила игры, и поставил себя выше закона. Так мало этого, я еще и гордился, что у меня такие благородные правила, – усмехнулся Слава, – вот и получил. Так что, Фрида, я не знаю, хватит ли у меня сил выдержать удар, но принять его я готов. Главное, чтобы тебя не задело.

– Нет, ты интересный такой! – вскинулась Фрида, у которой от злости пропали все другие мысли. – Сделал мне ребенка, а теперь думаешь, что меня может не задеть? Поздняк метаться, не находишь?

Слава только вздохнул и обнял ее еще сильнее. Прижавшись щекой к его груди, Фрида чувствовала, как напряжены его мышцы под тонкой футболкой, слышала шум дыхания и стук сердца. Как бы ни был силен дух человека, тело его хрупко и беззащитно, ей ли не знать? Фриду захлестнула волна такой любви, такой нежности, что она едва не задохнулась.

– Слава, помнишь, ты как-то сказал: «Я хранюсь в тебе»?

– Помню.

– Я не могу защитить тебя, но что бы ни случилось с тобой, ты найдешь себя снова, когда вернешься ко мне. Это я тебе твердо обещаю.

– Хорошо. Дай мне два дня, а послезавтра распишемся. Тряхну уж напоследок своими коррупционными связями, у меня в загсе шикарные подвязки.