Ольга Шумяцкая - Он летает под аплодисменты

– Здесь нас никто?.. – прошептала она, прильнув к нему.

– Никто, никто, – усмехнулся он, проводя тыльной стороной ладони по ее щеке, и они провалились в сугроб перины.

Лидия не переставала удивляться тому, как ловко он придумывает места для встреч. То они как бы случайно сталкивались у колеса обозрения в городском саду и, обменявшись вежливыми поклонами, садились в одну кабинку. Когда кабинка поднималась наверх, колесо останавливалось – Басби договаривался со смотрителем, что тот опустит их не ранее чем через час. То Басби назначал ей встречу на шоссе, что вело в Массандру. Она отпускала таксомотор, шла с километр пешком и каждый раз, увидав у дороги вишневое авто Басби, похожее формой на рыбу, почему-то вздрагивала от неожиданности. В ожидании ее он обычно курил, облокотившись о капот, а когда она приближалась, давал три торжественных гудка, и их рыбка-красноперка, виляя по озорным изгибам горной дороги, неслась в пещеру, головокружительно парящую над ущельем. Басби называл ее «наш Сезамчик» и уверял, что узнал о ней из древней книги про духов и колдовские заклинания. Но главным местом встреч был заброшенный маяк на мысу за старым портом. Триста тридцать три ступеньки наверх, взбегая по которым Лидия всегда задыхалась и несколько раз останавливалась передохнуть. Комнатка смотрителя с круглыми стенами. Плошка с горящим маслом на столе. Резкие вскрики чаек. Запах соли, несущийся в окна с выбитыми стеклами. Иногда чайки садились на чудом уцелевшие оконные переплеты и, кося хищным круглым глазом, наблюдали за Басби и Лидией. Море шумело далеко внизу, словно оберегая их от ненужных визитеров.

Збышек с Марысей вернулись через неделю после первого явления Басби. Лидия приняла Збышека, поражаясь собственному спокойствию. Только в первый раз – первый после поцелуев Басби – она чуть не выдала себя.

– Ты так поправился, – с искренним удивлением произнесла она, обнимая мужа. – Совершенно другие… – и запнулась.

«Совершенно другие плечи», – сказала она про себя и закашлялась. Раньше она касалась лишь одного мужского тела. Форму плеч и рук Збышека знала назубок. Басби был другим. Конечно, другим. Боже, сейчас она запутается! Ее охватила паника. Запутается в именах, в запахе кожи, в родинках. Где она? С кем? Если Збышек что-то спросит, она точно попадет впросак.

– Ты думаешь, поправился, дорогая? – муж расстроенно откинулся на подушки и сверху вниз посмотрел на свой живот, проглядывающий сквозь полы халата. – Ты даже не представляешь, сколько приходится есть в Москве! И всегда мясо, пироги. Я и сам чувствую, что прибавил. Ну, поди ко мне, любимая, я осторожно.

Лидия хотела было – …ах, ей совсем не до его тяжелых прикосновений, когда кожа гудит от давешнего безумия, – ведь можно отвлечь Збышека на разговор о спортсмэнском клубе, который открыли в «Парадизе», заболтать, приказать, в конце концов. Однако не будет ли спокойней, если позволить ему… Только надо отвернуться. Ну, куда он тянет свою руку? Совсем не так – какой неумеха! Она взяла мужа за кисть (не более ли деловито, чем следовало?) и положила ее на свою лопатку. Надо всего лишь вспомнить. Не так все просто, но не в этом ли суть системы Константина Станиславского?

Она находилась очень, очень далеко от Збышека, когда тот целовал ее вспотевшие волосы. А тот был счастлив и благодарен за ее – нет, не страсть, а новую для него отзывчивость. Когда Басби долго не давал о себе знать, у Лидии всегда находились ласки для Збышека. И отговорки, если Басби вдруг овладевала охота к частым свиданиям.

Недавно Басби приснился сон. Он сидел на краешке сцены и вспоминал его. Был обеденный перерыв, и танцовщицы упорхнули в кафе. Дирекция театра арендовала на два часа в день столовую, которую, придерживаясь новых либеральных веяний, выстроил для малоимущих глава ялтинского дворянского собрания. Там щебечущие стаи танцовщиц рассаживались вдоль длинных столов и, галдя, поглощали овощные супы и паровые котлеты. Самые беспечные успевали еще заглянуть в кондитерскую на углу Северного проспекта и пришпилить мельхиоровыми вилочками по паре крохотных пирожных. Девиц, которых с легкой руки столичного кудрявого поэта (любителя балерин, привозившего недавно в Ялту свою новую пассию) стали называть «мюзиклетками», в театре было уже более полусотни. Прошел слух, что Басби Визг («Нет, все-таки это псевдоним?» – переспрашивали друг друга зрители, ведь никто до сих пор не знал его настоящего имени) в следующей постановке решил чуть ли не утроить ряды улыбающихся блондинок, отбивающих каблучками чечетку. Как он разместит их на сцене?

«Действительно, как?» – размышлял Басби и вспоминал сегодняшний сон. Во сне раскладывался пасьянс. Но карты не ложились на стол, и бубновый валет не подмигивал застенчивой «шестерке», нет – обитателями колоды были жильцы четырехэтажного дома, на фасад которого во сне Басби смотрел из окна своей гостиничной комнаты. В окнах клубилась жизнь – на верхнем этаже двое спорили; пролетом ниже жильцы что-то искали в ящиках комода, под диваном, в книжном шкафу; няня укладывала спать неугомонного малыша; кухарка маялась с тестом, отирая пот со лба и поглядывая на часы, – она явно куда-то опаздывала; появлялся даже вор в маске и с пистолетом; и врач с саквояжем, и… Из скрытых в темноте коридоров возникали новые персонажи, включались в перипетии, и ситуации вдруг сами собой разрешались. Находилось потерянное письмо. Ребенок засыпал. Ужин отменялся, и кухарку отпускали. Спор заканчивался поцелуем с гостем, едва переступившим порог. Вор находил клад. Доктор – больного. А в комнате, где сценки заканчивались, свет гас, окно становилось темным. Следуя логике сна, следовало дождаться, когда все персонажи разойдутся по комнатам. Тогда пасьянс сойдется: дом погрузится во тьму, наступит тихая ночь.

Пасьянсы Басби раскладывал часто, практически каждое утро – на круглом столике в гостиничной ресторации, где подавали кофе и английский завтрак: тосты, омлет. Однако сценическую структуру из сна хорошо бы цыгануть для спектакля – сказал самому себе Басби. Поставить вертикаль во всю высоту до колосников, разбить на квадраты, в каждом сделать площадку, и танец последовательно будет перемещаться «из кадра в кадр», с площадки на площадку, выхватываемый лучом света, – а потом вспыхнут все «юпитеры» одновременно, и танцующая стена двинется на зрительный зал. Да! Именно так! Сидни придумает, как это сделать.

Басби рассмеялся своим мыслям, достал из кармана бархатную коробочку с сигарами, отрезал карманной гильотинкой морщинистый кончик и раскурил. К сигарам он пристрастился недавно и любил теперь подымить, расставляя «мюзиклеток» по расчерченным на сцене линиям. Они и так на него молились, а с сигарой его «шик зашкаливает», пропела однажды в коридоре хорошенькая брюнетка – и прыснула, заметив, что он услышал. Разного рода новоявленные знакомые Басби, которых он гостеприимно угощал коктейлями в заведениях на набережной, были убеждены, что у него целый гарем – и все голые коленки (числом до сотни) его. Они были неправы – стройных «мюзиклеток» он совершенно не воспринимал как «живых девиц». Они виделись ему скорее россыпью спичек, которые должны вспыхивать, чтобы расцветал пышный фейерверк шоу. Ножки, обтянутые чулками, – ну, чем не частокол спичек? А «шоу» – это словечко Сидни, так он называл спектакли на американский манер. Словечко прижилось – уже и газетчики испробовали его на язык.