Иван Гагуа - Свое и чужое время

— Как же она там оказалась?

Но соседи, только и ждавшие обратить на себя внимание, пропуская слова Стеши мимо ушей, вели свой разговор к намеченной цели.

— Какой ноне спрос с курей, коли бабы мужние стыд потеряли! — цедила сквозь плотно сжатые губы Агафья Никаноровна и, ухватив ком земли, запустила им в курицу.

Стеша молчком спустилась с крыльца и, пропустив курицу во двор, заделала лаз кирпичом, присыпала его землей, повернулась к Агафье Никаноровне и, окатив ее презрительным взглядом, крикнула громко:

— Ты бы, бабка, лучше за своей Нюркой следила… тогда карабановским мужикам ее не таскать бы…

Агафья Никаноровна, не ждавшая этакого поворота, сначала схватилась за дых и истошно, по-бабьи заохала, часто-часто хватая открытым ртом воздух.

— Ты что?.. Та как?.. Я этого не оставлю! — грозился Карп Васильевич, задыхаясь от приступа. — В милицию сообчу!

— Сообчи! — поддержала его Агафья Никаноровна, оправляясь от первого удара. — А я ейной матери все напишу… Она там малютку нянькает, а ейная дочка новую тут нагуливает…

— Ну и сообчайте! — передразнив соседей, крикнула Стеша и скрылась в избе, в сердцах хлопнув дверью, за которой оставался Лешка.

Сведения, полученные из уст соседей, оказались для нас неожиданными, так как нам было неизвестно, что у Стешки есть «малютка», которую «нянькает ейная мать».

Вскоре во двор вошел в легком подпитии Гришка Распутин с Лизаветой Петровной и, о чем-то перешептавшись с дядей Ваней, исчез, так и не поднявшись в избу.

Весь вечер Стеша не выходила, и Лешка, насупившись, заходил к ней и выходил, избегая разговоров. Видно, переживал новость.

В открытые окна заползал сладковатый дух черемухи, неся чистоту и свежесть. И от этого внезапного запаха, от его свежести, от разлитой в теле тревоги хотелось всей задубевшей кожей приникнуть к чужому теплу и раствориться в нем, стать его частью.

Бессонная ночь, продираясь сквозь сухостой, катилась к чистому плесу, где безмолвные крики мучительного нереста сливались с черемуховым духом, чтобы живому внушить соседство живого.

На рассвете я пробудился от гула автомобиля, подкатившего к самому палисаднику. В нем рядом с незнакомым водителем я увидел бугра. Голова его утопала в черной шляпе, отчего укрытое ее полями ухо походило на сложный замок, ключом которому мог послужить указательный палец владельца.

Бугор, заметив меня, высунувшегося по пояс в окно, повернул шляпу, словно давая мне возможность разглядеть второй «замок».

— Где Ваня? — спросил бугор, чуть приоткрыв дверцу «Жигулей».

Я, чтобы не перебудить всех, показал жестом: спит.

— Разбуди! — сказал бугор невыразительно-серо. — Пусть-ка спустится!

Дядя Ваня спал крепким сном, но мгновенно очнулся, когда я дотронулся до него. Должно быть, все еще хранил фронтовую привычку.

— Что?!

— Енерал приехал! — шепнул я. — Спустись-ка к нему, на улице.

— Никифорыч? — удивился дядя Ваня, спустил живую ногу на пол, нашарил рукой протез у изголовья, поволок к себе. — Видать, зарплата.

— Поглядим еще, какая!

Дядя Ваня поморщился, отчего все его лицо сделалось беспомощным и жалким. Чувствовалось, что и он, как все мы, был на пределе, и, боясь ввиду этого проиграть бой, решительно заявил:

— Нечего и глядеть! Каждый свое получит!

— Если каждый в одиночку с ним шушукаться не начнет, — заметил я раздраженно, словно мстя за постоянную уступчивость бугру, уступчивость, которая неизменно вела к унижению. — Может, кое-кому лишняя пятерка и перепадет!

Дядя Ваня окинул меня презрительным взглядом, ничего не сказав, сунул культяшку в протез и оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что могут подсмотреть, как он одевается, приспосабливая увечную ногу.

— Дядь Вань, не доверяй ему — обманет! — сказал я, желая загладить свою вину перед ним.

— А ты меня не учи — постарше тебя! — сердито отрезал он и, на ходу застегивая мотню, двинулся к выходу.

«А… будь что будет, — подумал я. — Все одно не все выдержат единоборство с бугром…» — и пошел будить Кононова.

Сгрудившись через несколько минут у окна, мы разглядывали машину, стараясь разгадать цель приезда бугра, пока тот о чем-то толкует с дядей Ваней.

Зарплата, помимо самих денег, означала еще конец, шабаш! Разбредемся мы и отдохнем друг от друга, от осточертевшей подозрительности, стычек и страха.

Ко всему прочему добавилась и еще одна закавыка — вышли продукты и даже деньги у нашего банкира Кононова. По его словам, денег у него с мышкин хвост — рублишко. Последние дни жили, поедая скудные Стешины запасы.

— Зарплата, — сказал дядя Ваня и сел за стол, суча головой и моргая белыми ресницами. — После обеда в контору иттить.

— Пожрать охота? — спросил Кононов, пряча за вопросом упрек. — Или и подождать можно?

— Охота, — признался дядя Ваня. — Нутро прогорает… Может, в последний раз в магазин сгоняю? — предложил он, смущенно поглядывая на Кононова.

— Ты, дядя Ваня, много продуктов натаскал? — Кононов с усмешкой восточного мудреца, высмеивающего безрассудство, придвинулся к нему лицом. — Нацепишь тоненький мешочек — и айда на блины к тете!.. А в карманах ветер гуляет, что степной сквозняк… И ишо все в сторону магазина глазеешь… Шел бы ты к своему дружку! Вот как устроился: и первое тебе, и второе, и третье конечно же, и четвертое… — Кононов сам первый расхохотался своей шутке относительно Гришки Распутина и его пассии в три обхвата — Лизаветы Петровны. — Баба справная, даже слишком. У ней и огурчики соленые найдутся, и грибочки, а водочки — пропасть…

Покамест Кононов развлекал себя, а заодно и других, Стеша выгребла из подклети несколько последних картофелин и, не желая обособляться, поставила варить на портативную газовую плиту.

После горячей картошки с килькой в томатном соусе мы разбрелись по усадьбе в ожидании команды. А когда наступил долгожданный час, перехватив на ходу по холодной картофелине, гуртом, прямо в рабочей одежде, в строгом соответствии с инструкцией потянулись за дядей Ваней к полустанку и, перейдя железнодорожную линию, взяли курс на деревню Чусово. Идти до конторы предстояло около пяти километров. Сперва вдоль полотна на Иваново, затем, взяв резко влево, к мелколесью, сквозь которое чернели редкие избы отдельными хуторами.

Приноравливаясь к ходу дяди Вани, через час вышли к пруду, за которым, заглядевшись в зеркальную гладь воды, стоял дом на кирпичном цоколе под железной крышей и красным флагом над ней. Обшитый тесом, крашенный в желтый цвет, он оказался и сельским Советом, и колхозной конторой разом.

— Привал! — сказал дядя Ваня, топнув тяжелым протезом по пыльной тропе, как-то жалко улыбаясь и смахивая с лица набежавшие капельки пота. — Все тута…