Юрий Андрухович - Двенадцать обручей

Неподалеку от сербской границы горы перешли в равнину. Карл-Йозеф вздохнул и в последний раз оглянулся на фатальную страну, названную Карпатами.

В ту же, а возможно, и в следующую минуту Артур Пепа и Рома Вороныч проснулись лишь на миг, чтоб встретиться губами. Потом, снова проваливаясь в тот же эпизод, на котором только что была нажата кнопка «пауза», они расплели объятия и друг от друга отвернулись. Часть вторая любого спанья вдвоем — временное отдаление, возвращение в индивидуальную скорлупу со спасительным сигналом со дна заторможенного сознания: это всего лишь середина ночи! Это всего лишь середина жизни!

Вряд ли существует статистика, сколько людских пар во всем мире спит вместе в одно и то же время. При этом еще сложнее узнать, сколько из них спит по любви, сколько в силу привычки, сколько от усталости, сколько по расчету, сколько от отчаянья. И уж совершенно невозможно статистически выяснить, сколько среди них разнополых, а сколько однополых пар. Благодаря Карлу-Йозефу мы узнали, что не только братья-менты Мыкуляк и Дракуляк спали в эту ночь на одном топчане. Мы увидели также Волшебника, уложившего свою кудлатую голову на плечо солдатика-дезертира.

А в чертопольской культучилищной общаге спали в одной кровати Лиля и Марлена. И так вышло не вследствие лесби-шоу для романтического и одинокого мужчины , как сообщали некоторые рекламные объявления. То была сама неизбежность. Сама любовь.

И теперь они лежат, прижавшись тесно-тесно, две совершенно одинаковые девахи , то бишь девчонки или, лучше сказать, тёлки, крашеная блондинка и крашеная брюнетка, только у одной из них сильно подбит глаз и сильно расшатан третий зуб, а у другой — красный рак засоса под левой грудью и целая россыпь синяков на шее и предплечьях.

И ничто их не может разлучить. Разве что только шенгенская виза.

Над Воеводиной Карл-Йозеф Цумбруннен наконец достиг Дуная. Сперва он повернул влево на Новы Сад, но запах грязных бинтов резко отбросил его на север. Всего год назад тут страшно бомбили, поэтому ему не удалось увидеть на дунайском плесе доброй половины ожидаемых мостов. Не лучше обстояло дело и с судоходством: мысль о движущихся корабельных огнях где-то внизу оказалась позорно наивной. Тем не менее Карл-Йозеф все равно решил лететь над самым руслом, все дальше на северо-запад. Он до сих пор сохранял остатки дунайского идеализма из своей недавней жизни, точнее, то была уже лишь память памяти на уровне тончайших клеточных структур его теперешнего тела. Итак, его определенное время тянуло вверх над Дунаем, но уже с самого начала этот путь оказался забит встречными ангелами. Они не то чтобы представляли для него какое-то препятствие — просто следовало всякий раз пояснять, кто такой и откуда. Это было, во-первых, довольно непривычно (как в армии докладывать капралу), а во-вторых, несколько унизительно. Чуть позднее до него дошло, что так будет продолжаться все время, пока он будет тянуться вдоль дунайского русла — то был так называемый Дунайско-Ангельский коридор, место постоянного патрулирования, зона особого внимания. Поэтому Карл-Йозеф резко взял западнее. Это произошло примерно над венгерской границей, дальше лежал Печ, где очередная воронья стая нервным гамом отреагировала на него, заполошно кружась вокруг минаретов. Позднее он поплыл над великой пустотой пушты, где все еще стояла ночь — все время на северо-запад, ну да, он убегал от дневного света, ведь он уже принадлежал, уже почти принадлежал Иному Свету.

Но света земного, электрического тем временем делалось все больше. Чем далее на запад, тем больше появлялось внизу освещенных автотрасс, рельсовых путей, набережных, выщербленный тесак Балатона был весь облеплен жаркой гирляндой береговых прожекторов, фонарей и маяков, дальше за Шопронем уже угадывалось сплошное мерцание, оно приближалось, наезжало на него, словно Западная Цивилизация — ну да, это уже была она, Австрия, неотъемлемая частичка Электро-Световой Империи. Только Нойзидлерское озеро еще поманило его черным удлиненным пятном, и он сумел почувствовать всю соленость его тепловатой воды, весь шелест его камышей, потому что он вообще мог почувствовать этой ночью что угодно. Но уже не так, не так — и это самое печальное.

Он приближался к Вене с юго-востока. Для этого ему не нужны были ни компас, ни астролябия — россыпь цветных огней внизу, очерченных громадной световой дугой с двумя неправильными овалами на концах, свидетельствовал, что под ним Швехат. В такую пору тут еще ничего не происходило — десятки больших и малых самолетов ночевали прямо на летном поле. Правда, уже начинал заходить на посадку UPS6612 из Кельна, в то время как OS3016 из Бангкока опаздывал на двадцать одну минуту. Позднее начиналась настоящая суматоха: Льеж, Копенгаген, Сидней через Куала-Лумпур, а также — черт побери — Одесса через Львов. Вылеты на Будапешт, Стамбул, Афины, Франкфурт. А потом уже ежеминутно.

Какое-то время Карл-Йозеф держался рядом с кельнским, при этом успел заглянуть через иллюминатор в полупустой салон с большой группой индусов в оранжевых тюрбанах (какого дьявола им нужно в Вене в такую рань?!), но, принимая во внимание все более ощутимое посветление восточной части неба у себя за спиной, он вынырнул из-под крыла «боинга» вбок и продолжил свой независимый от каких-либо авиалиний курс.

Кстати, совершенно неверно представлять Карла-Йозефа в виде некого антропоморфного самолета — горизонтальное положение туловища и ног, руки в роли крыльев, голова с пилотом внутри. На самом деле всю свою антропоморфность он оставил еще там, на сдвинутых вместе письменных столах, в помещении бывшей пыточной, а потом гауптвахты, где-то в Восточных Карпатах. На самом деле он был облачком, Каплей в Океане, просто каплею, точкой, частичкой лунного света.

На самом деле он был всем.

Не покидая своего лунного коридора, Карл-Йозеф Цумбруннен добрался до Зиммеринга и дальше полетел над железнодорожной веткой, перешедшей в многорельсовое сплетение железнодорожного депо Кидеринг. По бокам колеи тянулись пустыри, за которыми начиналась маловыразительная застройка. Где-то там, левее, в одном из тех нелепых домов, неподалеку от Курпарка, кажется, проживала Ева-Мария после замужества — но ему даже не пришло в голову увидеть ее спальню, постель, ее саму, послушать, как она дышит во сне. Вместо того, черкнув о территорию Центрального кладбища, он совершенно четко увидел сожжение своего прежнего тела в тамошнем крематории. Это должно было состояться через восемь дней (вызов австрийского консула в Украине, оформление необходимых документов, пресс-конференция посла, авиарейс Киев — Вена со специальным сопровождением, пара-тройка знакомых, собравшихся на процедуру кремирования, далее уже лишь огонь, огонь, огонь) — именно так должно это пройти и завершиться пригоршней пыли, праха, пепла, умевшей когда-то фотографировать и целоваться. Но Карлу-Йозефу не было дела до этой пыли.