Юлиан Кавалец - Современная польская повесть: 70-е годы

Прокурор (к Б. М.). Ребенок и его мать, обвиняемый, не оказали на вас никакого влияния?

Б. М. (молчит).

Прокурор понял, что попал в точку, и повторил вопрос.

Прокурор (к Б. М.). Повторяю вопрос: тот факт, что вы застали в доме А. В. его жену, склонившуюся над люлькой, его ребенка, для вас не имел никакого значения?

Б. М. (молчит).

Прокурор (обращаясь ко второму обвиняемому). А что скажет по этому поводу второй обвиняемый?

Второй обвиняемый (суду). Я шепнул Б. М., что в доме жена А. В. и ребенок.

Прокурор (второму обвиняемому). С какой целью вы шепнули это?

Второй обвиняемый.Чтобы смягчить его, мне было жалко.

Отец радовался мне, наверняка радовался, если бы не радовался, он мог просто сказать матери что-то о земле, о поле, ведь каждый в деревне тогда был полон этим, ведь вдруг объявилось столько земли, столько, что даже страшно; об этом тоже можно прочитать в актах следствия, в показаниях обвиняемых и свидетелей.

О земле сказано очень много в этих протоколах и актах, о том, что у людей ее было совсем мало, а потом им вдруг под нос сунули огромные пространства, а они боялись ее брать, не брали, хотя и хотелось, но никак не могли вобрать в себя столь огромную равнину, которую разрешено было брать, и товарищ А. В. говорил — берите ее, берите… он злился на людей и кричал — берите ее, берите…

Судья (свидетелю). Что говорил вам А. В., когда земля пустовала и никто, кроме А. В., не решался взять ее?

Свидетель.Он говорил, чтобы ее брали.

Суд (свидетелю). Можете ли вы повторить слова А. В.?

Свидетель.А. В. говорил: берите ее, берите, ведь она ваша.

Судья (свидетелю). Как он это говорил, спокойно или взволнованно?

Свидетель.Сперва спокойно, а потом неспокойно, а потом нетерпеливо, со злостью, а потом уж кричал: берите ее, берите!

Суд (свидетелю). Значит, кричал…

Свидетель.Кричал так, будто натравливал нас на эту землю…

Тут свидетель — как можно понять из протоколов, а из них действительно можно кое-что понять, потому что протокол — это как бы человеческая душа, — тут свидетель разохотился и пожелал высокому суду, который, возможно, того и не знал, обстоятельно разъяснить, каково состояние людей, которые испытывают огромное желание броситься на землю, но которые сдерживаются, потому что боятся, хотят и боятся, и в первый момент может показаться, что страх и желание переплетаются, и неведомо, что возьмет верх; но как только один из них схватит, страх исчезает, и верх берет желание, и это желание превращается в ярость, и тогда все яростно хватают и раздирают.

Суд (свидетелю). Что вы хотите этим сказать?

Свидетель.Я хочу сказать, что А. В. надеялся, что кто-нибудь еще, кроме него — ведь он-то не боялся, — накинется на поле и схватит кусок той земли, он хотел, чтобы мы ее расхватали.

Свидетель вновь пожелал вернуться к тому, о чем говорил ранее — как можно судить по страницам судебных материалов, он чрезвычайно разохотился и почувствовал себя в суде по-свойски, — но судья прервал его.

Суд (свидетелю). Это уже не вносит в дело ничего нового, пожалуйста, расскажите, что стало с землей.

Свидетель.Землю расхватали.

Стало быть, отец, сидя на крыльце и не ведая, что к нему приближается петля, мог говорить о земле, о поле, но предпочел говорить о своем единственном сыне; единственном, но не первородном, поскольку первый, бывший значительно старше меня, умер еще ребенком; предпочел говорить обо мне, а не о полях, не о чем-нибудь еще, и этот разговор обо мне прервал Б. М., когда внезапно накинул, ему петлю на шею, потянул назад и запретил попрощаться с матерью и бабушкой, а также не позволил посмотреть на меня; стало быть, последние слова отца, сказанные дома, были обо мне, ведь — пока растет на славу — это касалось меня, да и последние слова в жизни отца, как я убедился потом, тоже были обо мне.

Но и об умершем брате среди судебных актов сказано также много; чего только не узнал я там в связи со смертью брата, чего только не вычитал на страницах книги показаний обвиняемых и свидетелей, касающихся смерти брата.

На глаза мне попалось слово «курокрад» — и я тотчас же пробегаю строки до слова «курокрад» и после слова «курокрад», ибо хочу узнать, что это слово вносит в дело; и это дает мне возможность проследить ту часть процесса, в которой защита ведет разговор со свидетелями, — разговор, прерываемый вопросами прокурора и судьи.

Адвокат (свидетелю). Свидетель, расскажите суду, какая репутация у А. В. была в деревне.

Свидетель.Хорошая.

Адвокат (свидетелю). Безупречная?

Свидетель.Хорошая.

Адвокат (свидетелю). Что, ни у кого не было к нему претензий?

Свидетель.Может, у Ц. З., потому что однажды ночью А. В. взял у него курицу.

Адвокат (свидетелю). Что значит взял?

Свидетель.Взял.

Адвокат (свидетелю). И после этого как прозвали А. В.?

Свидетель.Курокрадом.

Прокурор (свидетелю). Зачем А. В. взял курицу в курятнике Ц. З.?

Свидетель.Потому что хотел сварить ее для больного сына.

Прокурор (свидетелю). Почему же он не взял свою курицу?

Свидетель.Потому что они сдохли.

Адвокат (свидетелю). И что, у него не было ни одной?

Свидетель.Было несколько, да сдохли.

Прокурор (свидетелю). Когда, до болезни или после болезни ребенка?

Свидетель.До болезни.

Адвокат (свидетелю). Любили ли А. В. в деревне?

Свидетель.Нет.

Прокурор (свидетелю). Почему?

Свидетель.Потому что у него не было, а он хотел иметь.

Прокурор (свидетелю). Что хотел иметь?

Свидетель.Много земли, коров, лошадей, кур, гусей…

Адвокат (свидетелю) . Таких не любят?

Свидетель.Таких, у которых нет, а они очень хотят иметь, не любят.

Собственно говоря, лишь одну страницу занимает дело с этой курицей, и мелькают слова «курица», «бульон», «курокрад»; я мог бы осторожно вырвать ее из книги, чтобы она не марала биографию, ведь как это выглядит теперь рядом с этой почетной могилой, рядом с венками, речами, цветами, рядом со всем этим авторитетом и героизмом, рядом с этими почестями; зачем это впихивать в его биографию; изъять бы эту страницу, ничего не произойдет, если не хватит одной страницы в такой толстой книге, в таком заваленном от пола до потолка книгами архиве, однако все здесь пронумеровано, номера определяют порядок, стоят на страже в архиве: если хоть один номер выскользнет из шеренги, порядок нарушится, и сразу же можно будет догадаться, что что-то не так; может быть, следует обратиться к директору архива, к той необыкновенно любезной женщине, и честно рассказать ей об этой странице, может быть, она согласится на ее изъятие, но зачем вообще все это разглашать; а может быть, попробовать уладить дело через вышестоящие инстанции; мне, пожалуй, идти туда не следует, может, надо рассказать об этом матери, может, она пойдет, но изъятие страницы ничего не уладит, ведь живы свидетели, и свидетелям рта не заткнешь.