Давид Шахар - Путешествие в Ур Халдейский

Срулик одним прыжком перемахнул через эту тонкую перегородку и остановился при виде незваного гостя, который захватил папино место и с которым мама разговаривала с таким воодушевлением и приветливостью. Мама всегда бывала рада принять гостей, а с тех пор, как папа исчез, по-настоящему приходила в волнение при виде каждого входящего во двор, кто был другом папы или связан с ним каким угодно образом. В ее глазах вспыхивал свет от живого соприкосновения с живым человеком, связанным чем-то с папиной жизнью, который был для нее в этот момент и памятью о прошлом, и надеждой на будущее. Радость такого рода возникает главным образом у людей, потерявших своего близкого и радующихся приходу друга умершего. Они любят того, кто был любим дорогим их покойником, и радуются ему. С этой точки зрения папа, которого сейчас здесь нет, мертв, если не считать знания, что он жив в другом месте, и надежды на то, что в один прекрасный день он вернется, а для тех, кто верит в вечность души, это различие еще меньше: оба они — и мертвый, и уехавший — остаются при нас лишь в памяти и в надежде, и ничто не разделяет мертвого и уехавшего, кроме нашего знания, основанного только на вере, что один продолжает жить своею земной жизнью в ином месте, и нам предстоит в будущем снова с ним здесь встретиться, а другой продолжает жить другой жизнью в ином мире, и нам предстоит снова встретиться там. Приход папиного друга был для мамы неким осязаемым знаком того, что надежде, живущей в сердце, предстоит в будущем сбыться, своеобразным предвкушением возвращения ушедшего, и поэтому такая встреча волновала ее до помутнения рассудка и утраты здравого смысла, как это произошло и сейчас, когда она приветливо и радостно приняла этого человека и, как стало впоследствии понятно Срулику, совершила страшный промах, подорвавший само основание всех его планов.

Гостем был не кто иной, как Длинный Хаим. Фамилия его Рабан, и он старший брат Берла Рабана, заведующего глазной клиникой доктора Ландау. В отличие от Берла, великого почитателя Иисуса Навина, интересовавшегося только тем, что написано в книге Иисуса Навина о захвате страны и ее разделе между коленами Израилевыми, в отличие от своего брата, погруженного в пустые грезы о сказках прошлого и о вымышленных героях, Длинный Хаим думает только о кратком и легком способе выручить много денег, дабы он мог проводить свою долгую жизнь во благе и с приятностью, а для этого ему, Длинному Хаиму, требуется лишь найти стоящее изобретение, обнаружить «подходящий патент». Всю свою жизнь он был занят поисками «подходящего патента». Такой вот «подходящий патент» Длинного Хаима разрушил папину жизнь, уверяла мама много лет назад, еще в те первые годы, когда папа начал обдумывать строительство храмового макета. Она признавала, что свою блажь папа заполучил от его учителя Маркела Когена, от того самого старика-плотника из Старого города, но идею изготовления деревянного макета Храма подал ему Длинный Хаим, и он же подтолкнул его к этому. Однажды, когда Длинный Хаим сидел в папиной мастерской, щеголяя своим галстуком-бабочкой (он всегда ходил в галстуке-бабочке, придававшем ему вид этакого вечного приглашенного на официальное торжество, человека, только что вышедшего со свадьбы дочери парагвайского консула или собирающегося вот-вот отправиться на день рождения супруги президента Ротари-клуба в Вифлееме), когда он вот так по своему обыкновению сидел и смотрел на папу, вытачивавшего на токарном станке навершие для шкафа, он вдруг воскликнул:

— Вот оно! Я нашел подходящий патент!

Сей подходящий патент, как все гениальные изобретения, предельно прост и способен принести громадные доходы и нам, и нашим детям, и детям наших детей. Папа вырежет из дерева модель Храма, а он, Длинный Хаим, наймет на улице Яффо большую роскошную лавку, которая будет служить своеобразным музеем Храма, и каждый пожелавший подивиться этаким чудесам будет платить входную плату. И даже если эта входная плата не будет превышать, скажем, полгроша на душу, и если ежедневное число посетителей не будет превышать пятьдесят человек, то уже и тогда нам обеспечен заработок без всяких хлопот, тягот, зависимости, притворства и разочарований. А по прошествии многих лет, когда весь народ, пребывающий в Сионе, пройдет перед Храмом, можно будет устроить турне по всему свету, а к тому времени, когда мы успеем вернуться в Страну Израиля из турне по большому миру, восстанет в стране новое поколение, которое не знало Храма Длинного Хаима [28] Ср.: И восстал в Египте новый царь, который не знал Иосифа (Исход, 1:8). , и так вся эта история начнется сначала, и так далее.

Короче говоря, не успел он еще полностью развить эту идею, а папа уже был им убежден, да не только убежден, а воспламенен и объят тем самым пламенем, которое наградило его прозвищем «Отстроится-Храм», которое опалило его жизнь и разрушило его семью. И ничего удивительного нет в том, что он убедил папу. Этот Длинный Хаим был способен силой своего воображения и красноречия, при помощи галстука-бабочки на шее, воспламенить своими патентами самого сухого из перекупщиков древесины и самого въедливого из оптовых торговцев пряностями. Для него трудности начинались не до того, как он убеждал, а после. Убедив кого надо и получив задаток в счет будущих доходов, он прежде всего отправился в Бейрут — отдохнуть от трудов убеждения и заранее вкусить немного, хоть два-три денечка, от хорошей жизни, уготованной ему после осуществления патента. Когда же минули два-три денечка, а вместе с ними иссяк весь задаток вкупе с еще несколькими мелкими суммами, взятыми в долг тут и там, он перестал интересоваться этим патентом, и вместо него в его мозгу начали складываться новые патенты, подходящие к другим начинаниям. Всякая унылая работа, все эти мелкие старания и пустые хлопоты, связанные с переводом патента из области воображаемого в действительность, попросту наводили на него скуку. Ни капли правды не было в утверждениях его кредиторов, будто он изначально намеревался обманом выманить у них деньги, заморочить им головы небылицами о своих будущих грандиозных предприятиях. С каждым новым патентом, забрезжившим в его мозгу, он давал себе слово уйти с головой в работу по его осуществлению и каждый раз заново обнаруживал глупость и скуку практической деятельности.

Что же все эти годы утверждала мама? Мама говорила, что все его кредиторы, все эти корыстолюбивые торговцы, надеявшиеся огрести денег на идеях Длинного Хаима, ничего не потеряли, кроме своих денег, в то время как папа, загоревшийся самою идеей, порушил свою жизнь и обездолил всю семью. Так она имела обыкновение говорить Длинному Хаиму в глаза, без злобы и без вызова, как констатацию непреложного факта, природного явления, которое именно таково, и ничего тут не поделаешь. Как если бы она рассказывала, что папа вернулся с работы весь до ниточки промокший, потому что вышел под проливной дождь без плаща. Так же как дождю свойственно состоять из капель воды, которые имеют обыкновение падать и мочить, так и папе свойственно работать без плаща и, работая, не замечать перемен погоды. Все они смеялись, когда она так говорила: и папа, и Длинный Хаим, и даже она сама.