Давид Шахар - Путешествие в Ур Халдейский

— Весь мир препятствует ему, — сказал себе Срулик и с нарастающим раздражением, не утруждая себя объяснениями, что он-де пришел не для того, чтобы получить медицинское обслуживание, легкой трусцой миновал коридор, заполненный женами феллахов, сующими груди младенцам со слезящимися глазами, и вошел в кабинет Берла.

Берл сидел за столом с несколько натянутой улыбкой на бледном лице. Перед ним стоял реб Ицхок с красной физиономией в зарослях бороды и пейсов, и он тоже казался улыбающимся сквозь усы и бороду. На первый взгляд они производили впечатление людей, одинаково довольных какой-то шуткой, ранее прозвучавшей между ними, и только впоследствии Срулику стало ясно, что он вошел в тот момент, когда они были готовы от злости разорвать друг друга на части. То же случилось бы и с тем, кто походя поднял бы на краткий миг глаза и увидел на карнизе двух голубей с вытянутыми шеями, показавшихся ему воплощением любви, а на самом деле готовых к жестокому бою, в котором каждый рвался заклевать другого до смерти. Он вошел в самый разгар войны — войны языков. Реб Ицхок, пришедший для лечения бельма на глазу, упрямо говорил только на идиш, в то время как Берл упрямо понимал только иврит.

— Теперь ты уже точно знаешь, кого считать евреем, — сказал Берл Срулику, который будто только затем и явился, чтобы узнать ответ. — Еврей — это тот, кому нельзя говорить на иврите.

Голос Берла, всегда хриплый и сдавленный, в минуты волнения не повышался, а, напротив, садился еще больше. Когда вспыхивали споры между ним и доктором Ландау, он все больше хрипел с каждым рыком, вырывавшимся из пасти окулиста, пока в конце концов его голос не начинал звучать как некий шепчуще-булькающий рокот, своеобразный звуковой фон для докторского рева. Доктор, который к тому времени был уже туговат на ухо и затруднялся воспринимать даже четкую дикцию, вовсе не слышал аргументации Берла на поздней стадии спора, а когда хотел все же узнать, что тот говорит, бывал вынужден прекратить метание громов и склонить ухо прямо ко рту Берла, и это сердило его еще больше, чем сами аргументы.

— Ты нарочно разговариваешь шепотом, шипишь, как змей, чтобы я прекратил говорить, чтобы мне пришлось к тебе прислушиваться, чтобы мне пришлось подносить ухо прямо тебе в рот! — говорил ему доктор в пылу спора, хотя знал, что это не ораторская уловка, призванная привлечь внимание.

Быть может, это было врожденным свойством, но возможно, голос Берла сел именно из-за непрерывных воплей, всегда его окружавших и вызывавших у него такое физическое отвращение, что от чужих криков у него иногда болело и хрипло горло. Так или иначе, по сиплому шепоту Берла Срулик понял, что тот находится в разгаре борьбы с реб Ицхоком, и поэтому поспешил заявить, прежде чем Берл продолжил о своем:

— Я ищу Длинного Хаима. Где его можно найти?

Берл на секунду уставился на него в изумлении, словно тщетно пытаясь найти связь между долгой жизнью и происходящей здесь войной языков, и когда ему стало ясно, что нет между ними никакой связи и что Срулик пришел только для того, чтобы выяснить местонахождение его брата, раздражился еще сильнее и прошептал своим надтреснутым глухим голосом:

— Разве я сторож брату своему? [31] Слова Каина из главы 4 Книги Бытия.

У Срулика упало сердце: время поджимает, и вот — путь к поискам Длинного Хаима перекрыт. А ведь он, в сущности, ищет не Длинного Хаима, а ключи от папиной лавки, которые мама по глупости отдала ему. Если бы нашлись ключи, он бы уже бежал к посреднику просить задаток в счет арендной платы, и если бы узнал, что вся сделка непроста и требует времени, он не стал бы ждать завершения официальных формальностей. Он все устроил бы на один только задаток: заплатил бы Розе за то, что она уже сделала до сих пор, и за месяц вперед на все про все, перевез бы маму к сестре Рине и поспешил бы к Орит — объявить, что он готов к Великому Путешествию.

— В сущности, я ищу не вашего брата, а находящиеся у него ключи от папиной лавки, — сказал Срулик в качестве пояснения, больше для себя, чем для Берла, и повернулся, чтобы выйти.

Берл встрепенулся, произнес своим шепчущим голосом нечто не дошедшее до ушей Срулика, и когда тот обернулся к нему, повторил:

— Подожди меня в кафе «Кувшин». Я зайду туда через полчаса.

— Хорошо, — сказал Срулик, почувствовав, что Берл собирается поведать ему в «Кувшине» нечто по поводу Длинного Хаима, о чем нельзя сказать здесь, в конторе клиники.

Выходя, он увидел, что Берл снова оказался перед лицом грозной войны в образе реб Ицхока с пейсами, вливающимися во всклокоченную бороду. Только закрыв за собою дверь и направившись в сторону кафе «Кувшин», Срулик увидел на оставшейся в его воображении картинке большое сходство между Берлом и реб Ицхоком. Сутулый и костлявый Берл, с лысиной, сверкавшей под стать блеску его глаз, с морщинами на впалых щеках, придававшими тонкой, глубоко прорезанной и длинной линии рта улыбающееся выражение, в то время как сам он кипит от гнева, с приподнятым вверх кончиком подбородка, тянущимся навстречу кончику носа, нависающему над пещерой растерявшего зубы рта, должен был выглядеть в точности как реб Ицхок, если бы отрастил девственные бороду и пейсы, носил бы на голове черную широкополую шляпу поверх белой кипы и облачался бы в лапсердак. И наоборот: если бы реб Ицхок отрезал бороду и пейсы, сбросил бы кипу, шляпу и лапсердак и выставил бы на всеобщее обозрение сквозь тонкую рубашку с закатанными рукавами свое костлявое и жилистое содержимое, то выглядел бы в точности как Берл.

Как только Срулик вышел, его начала одолевать бессильная и едкая злоба на Берла Рабана и на себя самого одновременно. Вместо того чтобы отделываться от него стихом из Писания, Берл должен был сразу сказать ему, где находится Длинный Хаим. Ведь ему дорога каждая минута, дорога со всех точек зрения, и даже непосредственно с денежной, поскольку все время, что он бегает по улицам, Роза сидит возле его матери, и ему придется в конце концов ей заплатить. Всякая задержка в поисках Длинного Хаима задерживала уплату денег Розе, а этот Берл вместо того чтобы поблагодарить за доброту, проявленную к его брату, извиниться за излишние хлопоты, вызванные всем произошедшим, и постараться в меру своих сил исправить положение и достать брата «мин тахат эль-ард», как говорит шофер Дауд ибн Махмуд, когда судья или Орита просят его добыть что-нибудь («достану и доставлю тебе, йа-сиди [32] Мой господин ( араб. ). , мин тахат эль-ард» — из-под земли), вместо того чтобы сказать: «Достану и доставлю тебе брата моего, Длинного Хаима, из-под земли», Берл разводит церемонии, начинает с библейских выспренностей: «Разве я сторож брату моему?» — а потом напускает на себя важности и таинственности и мучает Срулика новыми отсрочками и препонами. Он ему назначает встречи в кафе «Кувшин»!