Владимир Матлин - Куклу зовут Рейзл

Ну а дальше жизнь моя пошла как бы помимо моего желания. То есть, конечно, я был не против назначения на хорошую должность — сначала в редакцию, а потом, после падения Никиты, когда папашу понизили до кино, в Госкинокомитет. Там меня не любили — завидовали, конечно. Но я с ними держался гордо, независимо. Пожалуй, несколько зарвался. Признаю. Но понять это можно: молодой парень из глухой дыры, и вдруг — Москва, высшая партийная элита, должность в кинематографе… Как тут не закружиться молодой головушке? Но вот что важно: никому ничего плохого я не сделал. Ведь это главное, верно?

Вопрос относился ко мне, но я предпочёл промолчать. Хотя видел его тревожный взгляд и понял, что он думает об этом постоянно.

Не получив от меня ответа, он продолжил:

— Вскоре у папаши начались неприятности, и со мной тоже начальство стало разговаривать иначе, я сразу почувствовал. А тут эта история с «кадумом»… Слышали, наверное. Что? Шутка Лера Залмансона? Оставьте, какая наивность! Разве посмел бы этот говнюк, стукач несчастный, так шутить? Он ведь без разрешения инстанций в носу не ковырялся, извините за выражение… Кто, Лер пострадал? Да его так и так убрали бы из комитета, было указание от евреев избавиться. А тут он появился у вас на студии вроде бы как жертва режима, герой-мученик. Вы от восторга чуть не уписались. Да ещё там на какого-то антисемита накричал, а тот, наверное, тоже из стукачей, задание выполнял. А у Залмансона задание было на студийных евреев стучать, это вы сообразили?

Нет, операция «кадум» была не его инициативой, это мои «доброжелатели» из начальства подстроили. А может, и кто-то из других органов. Конечно, я поступил как полный кадум, жадность фраера погубит — знаете такую пословицу? Хотя на самом деле не столько я был их мишенью, сколько папаша. Его этой историей вконец достали: пристроил, мол, болвана-зятя, а тот хапает направо-налево. В общем, перевели его куда-то на Урал директором кинохроники, от «хрущёвцев» старались тогда избавляться. А мне предложили ехать в Сибирь, редактором районной газеты. Дачу и квартиру у папаши отняли, а мы ведь втроём с дочкой у них жили. В общем, дело дрянь. И тут моя Капа заявляет: «А ну их всех куда подальше. Давай уедем в Израиль». Я: «Ты с ума сошла, кто же нас выпустит и кто впустит: я украинец, а ты русская». Капа в ответ: «А ты опять паспорт потеряй. А в новом напиши “еврей”». Да, тихоня такая, всё помалкивает, а вот когда приспичило…

Некоторое время я сопротивлялся, а потом вижу — деваться некуда, не в Читинскую же область переезжать. Да и зло берёт на сволочей. В общем, потерял я паспорт, а потом восстановил в соответствии со своей одесской метрикой, которая каким-то чудом уцелела. И снова стал евреем. В эмиграцию нас отпустили без проблем. Папаша Афанасий был уверен, что отпустили только для того, чтобы его окончательно скомпрометировать. А сам, между прочим, перед отъездом шепнул мне: «Правильно, езжай, ну их всех на…»

Вот и живу себе с тех пор на земле предков. Вспомнил свою первую профессию — как приходилось аппаратуру чинить. Конечно, техника с тех пор изменилась невероятно, однако если у человека есть вкус к аппаратуре… В общем, подучился и открыл вот эту мастерскую. Ничего себе, существуем. Капа помогает, дочки тоже, когда свободны. Старшей, правда, некогда: своя семья, муж, двое сыновей — наши с Капой внуки. А младшая сейчас в армии, связист (или связистка, как правильно по-русски?) Отпустили на побывку, так она оба дня здесь работает, заказы оформляет, фото печатает. Помогает. — Он вдохнул, помолчал. — Что вам сказать? Конечно, здесь мы самые что ни на есть рядовые граждане, а там мы принадлежали… к чему-то принадлежали. Но какой ценой? Всё время было чувство: украл чужое и вот-вот разоблачат… Нет, по гроб благодарен Капе, что тогда сказала: «Уедем в Израиль». Умница. — И спохватившись: — А камеру вашу я исправлю. Есть смысл повозиться: камера хорошая. Завтра утром будет готова.

…Да, был Исход, были вокруг него всякие страсти, всякие происшествия и всякие люди. Люди разного свойства и качества, хочется заметить, и мотивы их участия в Исходе были самыми разными. Великие исторические события, как известно, осуществляются руками людей не всегда великих…

Войдя внутрь, Светочка ахнула:

— Как красиво!

Действительно, обеденный зал выглядел великолепно даже по сравнению с роскошным атриумом, в котором они только что были: ещё больше мрамора, хрусталя, росписи, портьер…

— Да, недурно, — сдержанно согласился Никита Андреевич, но видно было, что и на него эта роскошь производит впечатление. Величественный, как мраморная лестница, метрдотель едва притронулся к их удостоверениям и плавным жестом пригласил пройти к столу. Тут же подскочил официант, негр среднего возраста с ослепительной улыбкой. Зал располагался на нескольких уровнях, и, когда Светочка и Никита Андреевич подошли к ступеньке, официант сказал:

— Осторожнее, здесь осторожнее.

Они так и замерли перед ступенькой, оторопело глядя на официанта, потому что сказано это было по-русски. Тот явно наслаждался произведённым эффектом:

— Видите, русского языка не забыл, — он залился раскатистым смехом, показав все зубы, включая зубы мудрости. — Уже двадцать лет из России, но не забываю, нет. Осторожнее, здесь ещё ступенька… Пожалуйста, вон к тому окну. Я вам лучший стол приготовил.

Под руководством русскоязычного официанта Никита Андреевич, вальяжный господин с проседью на висках, и Светочка, юная блондинка на стройных ногах, добрались до стола в уютном углу.

— Садитесь, садитесь. Вот сюда, здесь вам будет красиво. Я сейчас разину занавеску и сделаю море видным.

Говорил он бойко, хотя с акцентом и неправильностями.

— Где же вы научились говорить по-русски? — полюбопытствовал Никита Сергеевич. Официант явно ждал этого вопроса:

— В Москве, в институте Лумумбы. Я там учился три года. Меня в России называли Вася. Да, Вася. Вообще по-настоящему меня зовут Ачуваси, но там все меня называли Вася.

— Как мило — Вася! — пришла в восторг Светочка.

— А что вы после института делали? — спросил Никита Андреевич.

— Я не закончил института. У нас дома началось… ну, всякие безобразия, и я должен был вернуться. А там война, папу убили, он был губернатором северной провинции… — Вася махнул рукой, и жест его можно было истолковать как безнадёжный: ну чего, мол, ожидать от этих дикарей?.. — Я хотел опять в Россию, но меня не пустили, пришлось ехать в Англию как беженец. Вот с тех пор живу в Ливерпуле, работаю. Последнее время здесь, на «Королевских изумрудах», плаваю. Вообще-то ничего, живу, но так хорошо, как в России, нигде не бывает, — заключил он со вздохом, и его ослепительная улыбка на мгновение погасла.