Гера Фотич - Подонок [Авторский сборник]

От него в моей комнате коммунальной квартиры остался только желтый двухколесный велосипед. Раньше у него было третье колесо. Но со временем оно стало мешать разгоняться, и мы его сняли. Отец научил меня держать равновесие. Пожалуй, это единственное, чему он меня научил. Но это не так уж мало.

Держать в жизни равновесие можно, только если ты двигаешься вперед. Это я понял из его уроков. Остановишься, и ничто не спасет тебя от падения. Но ведь и равновесие может быть разное. Клоун стоит на руках вверх тормашками, и весь мир кажется ему перевернутым. Наверно, есть клоуны, которым так стоять удобней.

Клоунов я не люблю…. Не тех, кто с картошкой на носу и шариками в руке развлекают детей в летних парках и скверах, появляются на аренах цирков.

Я о клоунах, одетых от Кардена и кутюр, которые заседая в кожаных креслах, делают вид, что налаживают жизнь. Чью?

Когда они успели завоевать такую популярность в нашей стране?

В средневековье ради смеха шутов выращивали в кривых горшках и, становясь взрослыми, своим уродством они смешили окружающих. Жизненная трагедия дарила им зоркость взгляда и остроту речи. К ним прислушивались.

Теперь калечат души, выращивая в извилистом сосуде безнравственности. Это становится заразным. Приобретая душевное уродство, они становятся компрачикосами — делая подобное из своих невинных детей.

Нам объясняют, что все это в порядке вещей, что цивилизация идет вперед, принося новые формы общения.

Взрослые часто так говорят!

Помните ту игру, когда дети под музыку ходят вокруг нескольких стульев и, как только музыка заканчивается, садятся на них. Тот, кому не хватило места, уходит со сцены.

Нам говорили, что выбывая, он проигрывает! Теперь я понимаю, что это не так — поскольку уходит он со стулом, дабы предоставить оставшимся продолжить соревнование. Значит, за победу борются не все, а только те двое, кто остаются последними бегать под музыку вокруг единственно оставшегося не занятого места. И лишь один из ребят должен уйти с пустыми руками!

От ощущения нечистоплотности становится грустно, и я периодически сижу на своем железном велике посреди комнаты. Маленькое неудобное седло до сих пор держит мою задницу в напряжении. Оно меня понимает и пытается залезть куда-то внутрь, словно тоже спасается от окружающей мерзости.

Педалей у велосипеда давно нет. Уже после ухода отца я скрутил их и выбросил на помойку, чтобы не смеялись друзья.

Когда все они катались на скейтах, я делал вид, что мне интересней на моем двухколесном чуде. Показушно, с ветерком катился под гору, сидя вытянув вперед длинные, в кровавых засохших блямбах и царапинах, побитые ноги, периодически касаясь пятками асфальта, поддерживая равновесие.

Я даже смог некоторых из своих друзей убедить в испытываемом восторге и поменяться инвентарем. После чего с наслаждением стоя на их доске, вращая бедрами, безуспешно пытался сдвинуться с места.

…Толстяк за окном немного успокоился. Так всегда бывает, когда человек начинает думать. Он очень торопится, и мне все равно куда. Потому что я не тороплюсь вовсе. Я еще долго буду кататься по городу и рассматривать водителей, едущих по своим делам, спешащих на работу, в семью или к друзьям на угощение. Я никуда не спешу. Меня никто не ждет. Потому что я — подонок!

И когда эта толстая мразь презрительно протягивает мне сто долларов и сматывается, надеясь, что ситуация урегулирована, я беру деньги, а чуть позже вызываю ГАИ. Ведь я ничего ему не обещал. А то, что он обо мне подумал и на что надеялся — это просто его заплывшее жиром воображение. Как тех шлюх, которые представляли, что делают мне хорошо, похотливо улыбаясь, заученно терлись о мое нагое тело.

Мне на это наплевать. Потому, что это моя работа. Она меня кормит.

Ведь и ему было наплевать на то, что думала моя мать, бережно неся свой драгоценный ваучер выданный государством. Меняя кусочек Родины, выделенной ей дорвавшимися к власти демократами, на пару синюшных замороженных цыплят для праздничного новогоднего стола…

…Я продолжаю стоять на Заневском проспекте. До приезда сотрудников ГАИ и моего страховщика времени много. Можно просто посидеть. В такие минуты меня всегда одолевают воспоминания. Справа от меня огороженная забором стройка. Несколько лет назад на этом месте красовался известный кинотеатр «Охта» и не менее известный бородатый депутат по фамилии Риммер доказывал, что это единственный оставшийся оплот культуры в Красногвардейском районе Санкт-Петербурга доступный трудящимся.

Кого он подразумевал под «трудящимися»? Старух-соседок, которые регулярно продолжали голосовать за него, получая за свой голос разовый продовольственный поек. Или сектантов, которые собирались здесь по воскресеньям, пели песни, водили хороводы, а потом раздавали шприцы и презервативы пришлым наркоманам.

Теперь бабки голосуют еще и за его сына. Два пайка — сытнее! На заборе висит большой плакат о том, что здесь будет театр «Буфф». Может быть будет. Тогда я смогу ходить сюда пешком с какой-нибудь хорошенькой молодой девушкой и в антракте угощать ее шампанским или пивом.

Мы будем говорить о психологии. Это так модно теперь. Она будет мне рассказывать о трансерфинге, нейролингвистическом программировании и другой западной дребедени, которыми зачитывается современная молодежь, а я буду слушать и улыбаться. Думая, что русский человек всегда был умен своей душой. Наверно отсюда и повелось наше гостеприимство. Стоит сесть за стол и выпить по стакану водки — сразу понимаешь, кто перед тобой сидит: друг или подонок типа меня. А те тесты и семинары по изучению рефлексов, пришедшие с Запада, где душа человека просчитана в математических формулах, подонка вычислить не помогут — пусть попробуют!

Надеюсь, мне понравится бывать здесь, и я стану ближе к искусству. Пока про театр я знаю только то, что выучиться на артиста практически невозможно из-за большого конкурса. У всех, кто засветился на экране, уже подросли дети или племянники с племянницами.

Их толкают по проторенной дорожке, создавая творческую элитную республику со своими законами и правилами. Еще одно государство в государстве. Выпускают фильмы, которыми сами восхищаются, награждают друг друга аплодисментами, львами и тем, что подкинет руководство страны в обмен на идейно-нравственное забвение.

Но в этом году конкурс в театральные вузы упал. Великие очереди, как удавы, начинают душить институты, где готовят чиновников — там общественная соска ближе, молоко жирнее и кажется неиссякаемым.

Теперь наша страна, похоже, снова становится великой многонациональной державой. Но составляют ее уже совсем другие республики: чиновников, банкиров, силовиков, нефтяников, кинематографистов, нанатехнологов и… всех остальных — кто остались за бортом, которых большинство. Эта последняя многочисленная республика, которая питает все остальные, скоро не сможет давать кровь.