Евгений Будинас - Промежуточный человек

Вот в зимний полдень мы заходим с ним в гастроном.

Через головы безропотно стоящих за ветчиной пенсионеров и домохозяек, водителей междугородных грузовиков, малярих в заляпанных краской и известью комбинезонах, оставивших вводный строительный объект, конторских работниц, оторвавшихся от клавиш счетных и пишущих машинок, через головы безъязыкой очереди Сватов взглядывает на прилавок.

— Девушка… — тихо, как пастор, произносит он, обращаясь к продавцу просто и проникновенно.

И очередь сливается с ним в этом обращении, чувствуя, что его устами она обрела голос.

— Будьте любезны…

И девушка становится вся — напряженное внимание, впервые с начала рабочего дня поднимая на покупателя глаза. И все вокруг проникается этим взаимным полем внимательности, сочувствия, соучастия.

— Триста граммов ветчины… — говорит Сватов совсем тихо, как сообщают об очень важном.

И с нескрываемым торжеством, как букет подснежников, протягивает чек. И обрывает фразу на той многозначительной недосказанности, которая так часто все и определяет… Ну, не просить же в самом деле об очевидном. Не превращать же естественное и общежеланное в грубо произнесенную банальность!

— Только, пожалуйста, попостнее…

Это и не произнесено. Это выдохнуто общим переживанием, это сочувствие очереди сфокусировалось в мощный пучок энергии, направленной на прилавок, отчего ветчина на нем даже покрылась испариной.

— Ах! — про себя вздохнула очередь.

Словно подхлестнутая этим «Ах!», девушка встрепенулась, вспыхнула. И вся в этом поле всеобщей проникновенности закрутилась юлой, выхватила откуда-то снизу огромное полено ветчины, перетянутое шнурком, лихо взмахнув огромным ножом, развалила его на две половины, потом выкроила из мясной сердцевины торжественный, сочный и огненный ломоть, швырнула его на весы, задрожавшие стрелкой, протянула его Виктору Аркадьевичу двумя руками, оборачивая в пергамент и глядя ему прямо в глаза…

К полному и всеобщему восхищению.

Об очереди Сватов не однажды с нами рассуждал, постоянно цепляя Дубровина. Присутствие Геннадия всегда его дополнительно возбуждало и вызывало потребность приятеля поддразнивать.

Анализ любого столкновения с жизненными обстоятельствами не только приводил их с Дубровиным к разным выводам, но и вызывал прямо противоположные эмоции, погружал в совершенно различные состояния. Сама мысль, скажем, о той же очереди вгоняла Дубровина в уныние и пессимизм, что заставляло его безоговорочно отказываться от всяких «очередных» благ. Испытывал он при этом чаще всего растерянность и удрученность.

Сватов же, пользуясь благами внеочередными, удрученности не испытывал, в уныние не впадал, а, напротив, смаковал свои достижения.

— Стоит только понаблюдать продвижение обычной очереди, скажем, за апельсинами, — говорил Сватов, — чтобы обнаружить одну закономерность. Очередь не растет. Ее продвижение происходит с той же скоростью, что и пополнение. Поставьте несколько продавцов вместо одного, расфасуйте предварительно апельсины…

Рассуждая так, Сватов как бы обеспечивал себе моральное право на обходной маневр. В конце концов, он не виноват, что кто-то в торговле не хочет шевелиться.

— Это все бред, — перебивал его рассуждения Дубровин (он называл их разглагольствованиями), — торговля здесь ни при чем. Очередь выстраивается за тем, чего не хватает. Очередь там, где дефицит.

Сватов смеялся. Где дефицит, там нет очереди. Там совсем иные законы. Зная их, нелепо надеяться на очередь. Всегда есть иные пути; в их отыскании Сватов и проявлял удивительную изобретательность. Стоит вспомнить хотя бы случай с дубленкой — одну из всем известных легенд.

На пресс-конференции с министром торговли республики Сватов, дождавшись окончания официальной части, задал невинный вопрос: «Были ли за последние три года в свободной продаже пальто из дубленой овчины?» Министр, посчитав вопрос не вполне корректным, ответил уклончиво. Что-то про производство, которое постоянно растет и на душу населения уже превзошло… «Душа нас не интересует, — перебил Сватов министра под общий хохот, — пальто нам нужны на плечи. Но что-то я их не замечал в продаже. Не можете ли вы объяснить, отчего из пяти человек в президиуме нашей встречи все пять приехали сюда в дубленках?»

Телекамеры уже были выключены, пресс-конференция заканчивалась, и министр обижаться на некоторую бестактность Сватова не стал.

«На этот вопрос вы получите ответ в рабочем порядке, — сказал он миролюбиво. — Я попрошу вас завтра же зайти».

Назавтра Виктор Аркадьевич стал обладателем прекрасной овчинной выворотки.

Дубровин считал подобные поступки приятеля неприличными.

— А что здесь, собственно, неприличного? — недоумевал Сватов.

— Неприлично пользоваться тем, что другим недоступно, — морализировал Дубровин.

— Я это придумал? — упорствовал Сватов, имея в виду дефицитность товара. — Или, может быть, ты? Но если это не мы с тобой придумали, почему мы должны обходиться без хорошего зимнего пальто? Ждать? Чтобы не простудиться, я должен носить пальто, причем уже сегодня, не дожидаясь глобальных общественных перемен.

— И при этом получать по способностям? — спрашивал Дубровин не без сарказма.

Сватов сарказма не замечал. Способности получать у него были. И в ответ он только пожимал плечами:

— Другого выхода у меня нет.

Разговоры их всегда были спором, заканчивались чаще всего ссорой, отчего дружба их, при столь очевидной разности характеров и убеждений, многим была непонятной.

Хотя что здесь непонятного?

Они были друзьями студенческих лет, этим все и сказано. И никогда друг от друга не зависели, что давало им возможность в любом суждении, во всяком споре оставаться самими собой. Не заботиться о производимом впечатлении, не кривить душой и не подбирать выражений. Естественность взаимного присутствия в жизни друг друга — это, пожалуй, то бесценное, чего с годами мы уже больше не обретаем, и счастливы, если это удается сохранить.

…Мы нашли Сватова на заднем дворе киностудии возле вагона метро. Вокруг суетилась съемочная группа, в вагоне сидели статисты, изображавшие пассажиров. Метрополитен у нас еще только строился, но Виктор Аркадьевич, документалист, как всегда, работал на перспективу.

Идею Дубровина с покупкой недвижимости он воспринял с энтузиазмом.

— Дом в деревне горожанину необходим как воздух, — сказал он, внимательно нас выслушав.

Я сник, поняв, что мы увязли надолго, если не навсегда. Помня вечные мытарства Сватова с его собственным, оставшимся от родителей домом в городе, я втайне надеялся, что он отговорит Дубровина от затеи. Но Сватов обладал уникальной способностью забывать про неудачи, в которых он барахтался весело и оптимистично, и об этом необходимо рассказать.