Евгений Будинас - Промежуточный человек

В том смысле, что цепочка восхождения любого Федьки практически бесконечна.

Так вот мы и поговорили со старшим следователем Глотовым, а потом он мне вежливо говорит:

— Распишитесь. Я тут тезисно ваши показания набросал…

И протянул мне целую кипу бумаг, исписанных размашистым почерком.

— Вообще говоря, это хорошо получилось, что вы сами пришли. А то я уж повестку вам подписал. Собирался завтра отправить. Вы ведь у меня тоже по делу проходите. Пока, правда, в качестве свидетеля.

Тем не менее решено было сделать окончательное заключение, чем и положить делу конец. Не в следственном, разумеется, учреждении, не с помощью старшего следователя Глотова, который слишком хорошо знал рамки своих полномочий. И недаром пальцем указывал выше.

Выше и было решено подвести под делом черту. Выше — это в приемной товарища Архипова. Сам товарищ Архипов это придумал или его помощники, определить невозможно. Такое никогда не определишь: от себя помощник действует или только передает вниз вышестоящее распоряжение. Поэтому помощники иногда обладают неограниченной властью при минимальной личной ответственности. То же «промежуточное звено» между словом и делом, между руководителем и исполнителем.

Во всяком случае, передано мне все было как его поручение, нет, скорее, пожелание. Так, впрочем, мягко, с такой недосказанностью и неопределенностью, что во всех случаях товарищ Архипов оставался как бы ни при чем.

А изобретено было написать про все эти анонимки, про весь этот бумажный смерч «бронебойный» фельетон. Чтобы потом отправлять — во все инстанции и всем проверяющим — газету с ним вместо официальных ответов. Юмор и сатира, как известно, лучше всего поражают противника, особенно невидимого. Помощник так и сказал: бронебойный. Вы, мол, умеете, мы вас знаем.

Я хотел было возразить, что знают они не меня, а Сватова, но промолчал. Причина, по которой с такой почетной миссией обратились именно ко мне, была понятна. В истории я замешан и без того, значит, отпадает необходимость вовлекать и посвящать лишних людей. И сомнений в том, что, как человек заинтересованный, я сумею найти правильный поворот, не затрагивая лишних имен, ни у кого не было.

Об именах упомянуто было не случайно.

Федька-то в своих анонимках, как оказалось впоследствии, непродуманно затронул лишние имена. Слишком высоко поднялся в своем обличительном гневе, слишком его занесло. Один лишний абзац в его писаниях все перечеркнул. Ибо в числе виновных в безобразиях, происходивших в Ути, им был назван (всего лишь для большего соусу) сам… товарищ Архипов. Как имеющий непосредственное руководящее и попустительское отношение к делу, совершивший деяния, предусмотренные… на что в письмах и указывалось.

Само собой разумелось, что я ошибки Федора Архиповича не повторю. И в этом случае фельетон в вечерней газете (как меня заверили) дадут в номер, несмотря на любую его остроту, беспощадность и прямоту. Прямота и беспощадность сейчас, мол, только и необходимы. Приходит пора больших перемен, а этот нависший над каждым бумажный меч всем уже надоел…

— Скажу вам по секрету, — сообщил помощник, переходя на шепот, — уже готов новый закон. Будет реагировать теперь только на подписанные заявления — обязательно с указанием места работы и адреса по месту жительства. Чтобы сразу пресекать и воздействовать. А пока… — Тут помощник снова заговорил громко: — Пишите. К слову, вот вам и название: «Бумажный меч». Звучит неплохо, а? — как о решенном, говорил со мной помощник. — Все необходимые материалы мы вам предоставим, — продолжал он, переходя к делу и не чувствуя комичности предложения: уж чем-чем, а материалами по этой истории я располагал.

Единственное, чего мне хотелось, так это познакомиться с содержанием самой анонимки.

Тут помощник отчего-то замялся, глянул в настольный календарь.

— Позвоните завтра к концу дня… часов в шестнадцать… — Он что-то пометил на отвернутом календарном листке. — Хотя нет, лучше послезавтра в то же время.

Но звонить мне не пришлось. С фельетоном ничего не вышло. Федька еще кое-что предпринял, какие-то отчаянные попытки. Назавтра я был немало удивлен звонком своего главного редактора из Москвы:

— Чем это вы там занимаетесь?

Сразу поняв, о чем речь, и едва успев поразиться оперативности, с какой в наш век распространяется информация, я что-то промямлил об ответственном поручении, что-то про вчерашний визит в приемную товарища Архипова. И тут же почувствовал, что говорю лишнее.

— Вы, собственно, где работаете, — голос на том конце провода был достаточно суховат, — у нас или… в приемной товарища Архипова?.. Имейте в виду, что у нас вам никаких фельетонов никто не поручал… И потом… Что это там у вас за история с дачной попойкой? — И сразу же, не дав мне даже отреагировать: — Нас это пока не касается, но предупреждаю, что разбираться во всей этой каше мы не собираемся. Советую вам как следует подумать, а мне пришлите свой отчет с начала года. Посмотрим, чем вы там занимаетесь, если хватает времени лезть не в свое дело.

Трубку я положил спокойно. Еще раз удивившись всемогуществу Федьки и его компании, их чудовищной способности проникать во все сферы, я тем не менее понимал, что в этом случае и без фельетона дело Федора Архиповича прогорело. Система срабатывала против него.

Дубровин на сей счет высказался приблизительно так: «Утешает лишь то, что при всем, казалось бы, всесилии промежуточного человека никаких гарантий собственного благополучия у него нет и быть не может, какие бы пакости он ни творил. На каком бы уровне он ни процветал, его положение зыбко. В любой момент его благополучие может рухнуть, так как будет Федька безжалостно подмят такими же межеумками, как он. Все в его благополучии лишь видимость, при первом же скандале все его всесилие превращается в дым».

Сватов мог торжествовать: система сработала не на Федьку, а на него, Виктора Аркадьевича. Пусть и с потерями, но он выходил из столкновения с жизнью победителем. Возможно, он и торжествовал бы…

Если бы вдруг не обернулось все непоправимой трагедией.

Умер Кукевич.

Именно так нелепо развернулась его судьба. Никто даже ойкнуть не успел, как человека не стало.

И сразу для всех оказалось очевидным: к этому все шло! Он же и ходил в последнее время с п е ч а т ь ю. Даже завещание написал, оставив по своей несуразности в бане у Матрены Дмитриевны. Может, впрочем, и специально забыл. В предощущении развязки человек хватается за самые неожиданные соломинки, ищет поддержки, дорожит даже крохой понимания и тепла… Слабый человек был Петр Васильевич, вот и не вывернулся, а принял судьбу. Восприимчивый, совсем без защитного слоя, слишком близко все к сердцу принимал…