Анри Фроман-Мёрис - Политическое воспитание

Они заканчивали обедать, когда Шарль услышал уже знакомый теперь шум — ворота посольства открывались, подталкиваемые автомобилем. По правилам полагалось, подъехав к воротам, выйти из машины, пройти в маленькую боковую дверь, разумеется под бдительным и вызывающим раздражение оком милиционера, и открыть обе створки, которые придерживались затем чугунными колодками. Но как и из всякого правила, из этого тоже были свои исключения, и один из сотрудников посольства, человек, впрочем, весьма симпатичный, добился привилегии, которую руководство не осмеливалось у него оспаривать, — использовать для открывания ворот бампер своего «ситроена», весьма, кстати, почтенного возраста. Каждый его приезд сопровождался страшным скрежетом, Шарль, приподняв занавеску окна, возле которого сидел, машинально проверил источник привычного шума. Но едва он опустил занавеску, увидев черный силуэт проехавшей машины, как стукнула, на этот раз куда сильнее, чем обычно, входная дверь квартиры, выходившая во двор, а вслед за этим послышался шум в передней, ведущей в гостиную. Вскочив и поспешив туда, Шарль с изумлением увидел перед собой мужчину, одетого в длинный черный тулуп. Неизвестный явно находился в состоянии крайнего возбуждения. Казалось, он дрожал всем телом. Он не переставая проводил рукой по лбу, закрывал глаза, словно стараясь отдышаться, а открыв их, тоскливо озирался по сторонам. Жгуче черные глаза горели на прекрасном лице, окаймленном черной бородой. Совершенно очевидно, это был русский. Надо было дать ему возможность заговорить первым. Так и произошло, но несколько минут молчания показались Шарлю бесконечными.

— Вы говорите по-русски? — произнес наконец неизвестный, и, когда Шарль утвердительно кивнул головой, широкая улыбка вдруг осветила его лицо.

— Слава Богу! — вздохнул он.

«Затем, — писал Шарль в своем дневнике несколько дней спустя, — он попросил разрешения сесть, я, разумеется, разрешил. Потом, словно придя в себя, неизвестный спросил, может ли он говорить свободно. В данном случае вопрос его звучал двусмысленно, и я ответил: конечно, но предупреждаю, что никогда не бываю дома один, и поднял глаза на висевшую под потолком люстру. Показав, что он прекрасно меня понял, незнакомец сделал жест, словно собираясь писать. Я на несколько мгновений вернулся в столовую, извинился перед Кристиной и Зигмундом, попросил их оставить меня наедине с «вечерним посетителем» и принес ему блокнот и карандаш. Начался обмен посланиями, как это было недавно с Жаном по поводу его невесты, но на сей раз он длился гораздо дольше и был серьезнее. Разумеется, я сохранил все бумаги, они находятся у меня в сейфе.

Первым делом он написал мне, что проник во французское посольство, потому что хочет получить въездную визу в нашу страну. Затем добавил: «Я люблю Францию, это страна Революции, настоящей». Последнее слово было подчеркнуто трижды, а «революция» написана с большой буквы. Я ответил: «Спасибо» — и задал первый вопрос: «Как вы вошли в посольство? Свободно?» Он прочитал и, рассмеявшись словно ребенок, рассказывающий о своей проделке, ответил: «Я бежал за въезжавшей машиной». Новый вопрос: «Милиционер видел, как вы вошли?» Ответ: «Конечно! Но он находился с другой стороны машины». Незнакомец продолжал смеяться, тогда как я чувствовал себя все более беспокойно. Мой вопрос: «У вас есть советская виза, чтобы выехать из СССР?» На этот раз он перестал смеяться и написал совершенно серьезно: «Если Франция даст мне въездную визу, они дадут мне выездную».

Никогда еще я не имел дела с советским, «нелегально» (в глазах властей) проникшим на территорию посольства, и, насколько мне известно, в течение последних лет ни разу не произошло ничего подобного. Старые работники посольства это подтвердили. Последний ответ незнакомца укрепил возникшие у меня опасения: этот человек сам бросился в ужасную ловушку. Вероятно, он считал, что, для того чтобы покинуть страну и уехать во Францию, было достаточно войти в контакт с нами и пересечь мифическую линию, отделявшую его от свободы и имевшую тем большее значение, что милиции было приказано воспрепятствовать подобным попыткам любой ценой. Оказавшись под нашей защитой, он воображал, что мы добьемся для него всего, как въезда во Францию, так и выезда из его собственной страны. Но было не время объяснять ему, в какое положение он себя поставил. Раз он очутился здесь, надо было помочь ему во что бы то ни стало.

Разумеется, мысль о том, что это может быть «провокатор», как мы называем тех, кем манипулируют власти, пришла мне в голову. Но я отбросил ее, настолько человек внушал мне доверие. Его манера держаться, почерк, лицо были проникнуты большим достоинством. Из его последующих ответов стало ясно, что передо мной отнюдь не душевнобольной и тем более не искатель приключений. Он был архитектор, и сразу после войны за несколько критических замечаний в адрес официальной архитектуры его приговорили к двенадцати годам заключения и освободили досрочно в прошлом году. Ему было предписано проживание под надзором в одном из уральских городов, закрытом для иностранцев, запрещено пребывание в Москве, Ленинграде и других крупных городах, отказано во всякой серьезной работе. Он решил все поставить на карту и сумел добраться до столицы, куда и прибыл утром того дня. На мой вопрос: «Если вы приедете во Францию, чем вы хотите заняться?» — он ответил: «Строительством домов, у меня полно идей».

Я знал теперь достаточно, и мое решение было принято. Мне надо было вернуться к Хартову и сказать, что я никак не могу составить ему компанию. Кстати, закончив обедать, он прошел через гостиную, чтобы уйти, но сделал вид, что не заметил моего посетителя. Я проводил Зигмунда до ворот и, увидев, что перед посольством по обеим сторонам улицы стояло множество милицейских машин, понял, что инцидент вызвал настоящий переполох. Шутя с Хартовом, я шепнул ему во дворе: «У нас беженец», — сделал вид, что не заметил ничего необычного, и мы распрощались самым непринужденным образом.

Затем я отправился к руководству посольства, чтобы поставить его в известность о случившемся. К счастью, посол и советник-посланник обедали дома. В ходе нашего тайного совещания, проведенного со всеми возможными предосторожностями, было принято первое решение: я должен был сообщить нашему посетителю, что мы никоим образом не можем гарантировать, что его попытка закончится благополучно и нам удастся добиться успеха. Более того, существовала большая вероятность того, что официальные демарши, которые мы готовы были предпринять, чтобы помочь ему, натолкнутся на категорический отказ и что власти в качестве предварительного условия потребуют, чтобы он покинул посольство. При таком развитии событий чем дольше он останется здесь, тем больше усугубит тяжесть своего положения. Тем не менее, если он хочет, мы готовы его приютить.