Маша Трауб - Тяжелый путь к сердцу через желудок [антология]

Тут подает голос лысый маленький Сеня.

— Покурим? — с улыбкой во весь щербатый рот предлагает он моему мужу.

Муж (желваки на лице в работе) мрачно кивает и бросает мне:

— У тебя пятнадцать минут. — И желчно добавляет: — Дорогая!

Я начинаю запихивать в сумку свои драгоценные покупки. Руки дрожат — про мужа я позабыла. И про то, что нам завтра на работу, — тоже. Мне вставать в восемь, а ему, между прочим, в шесть. То есть через два часа, с учетом дороги.

Может, лучше не ложиться? Интересно, смогу ли я это озвучить?

Марьяна ныряет в сумку и выуживает с самого дна конверт. Обычный почтовый конверт.

В голове пролетает мысль: «Завещание. Сейчас она огласит завещание. На некупленные товары повседневного спроса и пустые баулы. Свои кроссовки и Сеню — кому?»

Думаю, что мне бы достались баулы и Сеня. Или, скорее всего, один Сеня. Я много лет замужем, не жадна, уступчива, жалостлива, наверняка неплохо готовлю — иначе к чему мне кастрюли? Словом, Сеня будет в надежных руках. Это у меня с возбуждения и с недосыпа — такой вот бред лезет в голову, ох… И еще — от предвкушения семейного скандала.

Но из конверта Марьяна достает золотую цепочку. Тоненькую и блесткую — именно такую, о которой я, разумеется, мечтала. Всю жизнь.

Мы же, женщины, мечтаем о заветном именно «всю жизнь». Всем знакома фраза: «Я мечтала об этом всю жизнь!»

Марьяна надевает цепочку на указательный палец и внимательно оглядывает нас. Ждет реакции.

— Я беру, — говорю я небрежно и даже не спрашиваю цену.

Вот так. Беру, и все. Некогда мне. Муж докуривает.

Все онемели — без торга, опроса чужого мнения, без примерки и вообще — наплевала на всех. Наглая какая! А прикидывалась…

Я открываю кошелек и отсчитываю деньги.

Теперь про то, как считает Марьяна. Она окидывает взглядом отложенные мною вещи, чуть сдвигает брови и…

Через минуту выдает нужную сумму. Можно проверить, конечно, но не сто́ит — никогда она не ошиблась, ни на копейку. Ни разу.

Я примерно понимаю стоимость цепочки, и у меня холодеют ноги. А отступать некуда. Мне не хватает шестидесяти рублей.

Входит муж. Я равнодушно и спокойно (вот выдержка!) говорю:

— Дай денег!

Он приподнимает левую бровь. Это говорит о том, что хорошего ждать не стоит.

— Сколько? — осторожно спрашивает он, вынимая кошелек.

Я решительно беру его кошелек и сама отсчитываю деньги. Он наблюдает за моими действиями, и у него округляются глаза.

Я отдаю деньги Марьяне, киваю товаркам, выхожу в коридор, натягиваю пальто и сапоги и прощаюсь с Инеской.

— До завтра, — говорю я, чмокая ее в щеку. — Спасибо.

— Держись! — ободряет меня подруга и слегка подмигивает. — Все обойдется!

Ну в принципе, да — как-нибудь и когда-нибудь. Не убьет же меня муж, в конце концов, я ему еще пригожусь. Ему и его детям.

В машине мы молчим — почти до самого дома.

У лифта муж осторожно интересуется:

— Ну, ты довольна? Все сделала правильно? — И почему-то недобро усмехается.

Я смотрю на него и почти ненавижу.

Ну почему я должна всегда оправдываться? Всегда чувствовать себя виноватой? За лишнюю кофточку или пару туфель? За французские духи и югославский бюстгальтер? За кастрюли в цветах, которые принесут мне столько радости и счастья? За макароны, елки-палки, которые они сами сожрут и мне не оставят?

Я не виновата, что я — женщина и мне хочется всего и понемногу. Потому что я еще вполне молода. Мне нет еще и сорока! И я хочу хорошо выглядеть, хорошо пахнуть и иметь красивую квартиру. Где висят не ситцевые занавески, а немецкие тюлевые. Где варят борщ не в алюминиевой кастрюле, а в эмалированной.

Где стоят вазы с цветами, которые мне никто не дарит… Кроме меня самой. И то — всегда жалко.

Я хочу идти по улице с гордо поднятой головой и ловить мужские взгляды.

Или это неприличное желание для советской труженицы и матери двоих детей! Тем более при таком муже — с кобелячьим взглядом!

Я, между прочим, тоже работаю! И вношу свой вклад. И еще — стираю, глажу, готовлю, бегаю по магазинам, проверяю уроки, выслушиваю нытье и…

Оправдываюсь. Всю жизнь — оправдываюсь!

Вот только спрашивается — за что?

Почему я должна думать только о том, что детям нужны велосипеды и куртки взамен новых, но порванных, мужу — очередной «дипломат» и новый магнитофон? А что, предыдущий уже устарел? За четыре года?

Только мое зимние пальто не устарело за шесть лет.

Да! А новая резина в машину! Это же важнее, чем мое счастье!

Я ложусь в постель и плачу. Так горько, виновато и обиженно…

Муж укрывает меня одеялом и дует в ухо — успокаивает.

— Отстань! — говорю я и захожусь еще громче.

Он гладит меня по голове и убеждает, что все будет хорошо. Виновато как-то убеждает.

Я пару раз громко всхлипываю и с улыбкой засыпаю.

Завтра. Завтра я все померяю, все расставлю и сварю эти дурацкие макароны по имени спагетти.

Завтра я отосплюсь (на работу не пойду), приду в себя и освобожусь от чувства вины — будьте уверены! И еще буду счастлива. Очень даже счастлива! Всем врагам назло!

И сама не могу понять: я великая актриса или все-таки недолюбленная и обиженная женщина?

Назавтра мы с Инеской зависаем на пару часов — надо все обсудить. Все и всех.

Она рассказывает про Ольгу — баба невезучая, мужики все срываются, как рыбы с крючка. Она помешана на замужестве — вот любого, только бы в загс.

— Пусть уведет Марьяниного Сеню, — советую я. — Тот, по-моему, с радостью избавится от своей мучительницы.

Потом подруга рассказывает про Наташу. Та, конечно, акула. Мужа за человека не держит и не считается с ним совсем. Живет как хочет. Держит в любовниках богатого мужика, грузина, директора цветочного магазина.

Раз в полгода объявляет тому, что залетела, и идет на два дня в больницу. Грузин дает ей деньги на аборт и кучу продуктов — икру, рыбу, копченую колбасу, буженину и шоколадные конфеты. И еще — коньяк для врачей.

Наташа отправляется к подружке-гинекологу, два дня живет в ее кабинете, они пьют «Наполеон», закусывают черной икрой и севрюгой и болтают о жизни. В кошельке у нее лежит новенькая сотенная — та, что на операцию.

Через два дня Наташа, бледная и измученная (попробуй выпей столько!), выползает из больницы, а виноватый Леванчик ждет ее в машине с подарком — сережками или колечком.

Замуж он ее, конечно, не возьмет. Да ей и не надо — и так хорошо.

Про Кетошку пунктиром — муж-тиран, суровая свекровь и чудесная Кетошка, пекущая днями хачапури и лепящая хинкали. А ведь она — талант! Так рисует… Вернее — рисовала. Сейчас не до пейзажей — семья.

— А зачем ты зовешь этих Ольгу и Наташу? — спрашиваю я. — Противные ведь!

Инеска объясняет, что Ольга — ее школьная подруга, а Наташа — институтская. Всех жалко, все не очень счастливы и устроены. Да и Марьяне нужны «приличные клиенты». Будет она мотаться из-за нас с тобой и толстухи Кетошки!