Петр Муравьев - Рассказы

— За измену короне — осужден на смерть!

Пошляки! Они даже это слово не сумели выговорить должным образом!

Наступило глухое молчание. Я стоял и смотрел поверх их голов, не замечая их, но зная, что они — все! — уставились на меня. Я испытывал на себе странное давление. Постепенно оно усиливалось, я чувствовал, что задыхаюсь, происходящее казалось мне фантасмагорией: ведь я не знал, что у них такой запас злобы, и уж совсем не подозревал, что взгляд может стать инструментом убийства! Кто дал им право? Я обернулся к офицеру: он смотрел в сторону; в глазах у него стояла мутная горечь.

Что-то оборвалось во мне. Я ухватился зубами за собственную гриву, но тут же почувствовал, что цепляюсь за воспоминание; то реальное, чем я был, отступило назад, мягкое спокойствие охватывало меня, и я, удивленно разглядывая безжизненные фигурки, уже поднимался вверх.

Я попал в туман; он окутывал пространство вокруг, оставляя там и здесь случайные просветы. Впервые я ощутил, что могу двигаться, хотя проку в том было мало: вместо твердой доски с ясными квадратами, под ногами была вязкая мгла, стекавшая сверху. К тому же угнетало состояние невесомости; чтобы преодолеть его, понадобилось до боли напрячь воображение.

Я двинулся вправо, потом влево, еще влево… Напрасно — выхода не было! В отчаянии я хотел — была не была — помчаться напролом, когда услышал голос — кто-то звал меня!

Еще через момент знакомая рука ласково трепала меня по загривку.

— Вот мы и опять вместе! — сказал он, а я, сраженный неожиданный открытием, только и мог пролепетать:

— Значит, мой ход…

Он перебил меня:

— Не горюй, ход был отличный!

— Тогда почему ты здесь?

Он тихо засмеялся:

— Разве для мечтателя существуют «здесь» и «там»? Главное — куда ход ведет. Посмотри-ка туда! Видишь?

Я взглянул, куда он указывал: далеко впереди медленно нарастало удивительное сияние!

Мы шли в задумчивости, спотыкаясь о вершины небоскребов, и пролетавшие птицы радостно щебетали нам вслед.

— Птицы… — начал я нерешительно, — каким образом они видят нас?

— Это не птицы, это — дети. Дети всегда узнают мечтателей.

Мне стало грустно.

— Да, но дети растут, а мечтатели старятся! — слабо откликнулся я.

Он не отвечал.

— Мне жаль детей! — робко настаивал я.

Он остановился.

— Чего же ты хочешь?

— Может быть… вернемся?

И вдруг он рассмеялся:

— Знаешь, я сам только что об этом подумал!. Мне хотелось бы переиграть последнюю партию. Там, кажется, возможен еще один ход — получше! Идем!..

И мы медленно и осторожно стали спускаться вниз.

Когда Кукушкин вышел из кинематографа, его слегка мутило. Сеанс затянулся, да и накопившаяся за неделю усталость давала о себе знать: в ногах чувствовался неприятный зуд, а в висках копошились мурашки. «Кофейку бы…» — мечтательно подумал он, но, взглянув на часы, только вздохнул: последний автобус отходил через полчаса.

Шагая по улице, Кукушкин рассеянно глядел перед собой и чуть настораживался, когда навстречу попадались группы гуляк, чаще — подростков-негров. И под стенами зданий их стояло немало, и вид их не внушал особого доверия.

Усталость, а может быть, и еще что-то, мешали проследить до конца какую-то ускользающую мысль, какую-то странную неудовлетворенность, оставшуюся от просмотренного фильма. Показывали «Преступление и наказание» — в отечественной постановке. Кукушкину вспомнилось, что — когда он, недавно, смотрел «Братьев Карамазовых» и «Идиота», у него осталось точно такое же чувство, как и сегодня. «Ведь не удается что-то во всех этих постановках!» — размышлял он. «Но почему? Говорят, что много, де, монологов, диалогов, сложных мыслей. Что дается при чтении, плохо укладывается на сцену… Так ли это?»

Кукушкин вздрогнул: кто это сейчас сказал «так ли это?» Это не он сказал. Он обернулся по сторонам, но никого не обнаружил, и только его вытянутая тень — от уличных фонарей — держалась рядом, справа, по-видимому, боясь отстать и затеряться среди небезопасных улиц.

И еще одна — слева — эта, наверное, от витрин. Он посмотрел направо: витрин не было, были глухие стены с темными провалами потухших окон. Еще раз глянул налево: что за вздор! — эта другая шла рядом и, что самое поразительное, вела себя вроде как бы самостоятельно. Кукушкину даже почудилось, что тень идет не совсем в ногу с ним, чуть забегает вперед, а сейчас, гляди-ка, почесала у себя в затылке…

— Тьфу, ты, черт!

Видно, последнее восклицание решило дело, потому что, как только оно вырвалось, он услышал сдержанный, несколько иронический, а впрочем, не лишенный приятности голос:

— А вот это вы напрасно!

— Что напрасно? — Кукушкин даже приостановился и теперь уже совсем ясно заметил, что тень, не рассчитав, прошла пару шагов и только тогда, спохватившись, прыгнула назад. — Кто ты такой? — спросил он.

— Гм!.. — Тот — потому что теперь не оставалось сомнений, что это был кто-то, а не просто тень — тот кисло рассмеялся. — Прежде чем отрекомендоваться, — сказал он, — позвольте заметить, что мы с вами, в некотором роде, на брудершафт не пили, и, как воспитанный человек, вы должны понимать… — Говоривший выдержал паузу, вполне достаточную, чтобы позволить собеседнику осознать свою оплошность.

Кукушкин смутился.

— Прошу прощения, — сказал он, — но все-таки, кто же ты… виноват, кто же вы?

— Кто я? Гм! Начистоту, значит? Ладно, будь по-вашему! — Тень почесала у себя за ухом. — Видите ли, в прошлом, у вас, или, вернее, у нас на родине, меня звали запросто, ну, сами знаете как…

— Это, то есть, чертом? — догадался Кукушкин.

— Именно так. Только что тогда в этом смыслили! Черта по Домострою толковали. И так его, беднягу, затуркали, что он сам в себя верить перестал, учиться бросил, домовому завидовал. И вообще стал страшным провинциалом, подвизающимся больше на ролях интригана и мошенника. То ли дело здесь, на Западе: тут дьявол — это звание, что-то вроде докторской степени, культура, почет. А у нас? Рожки да копытца, скучные пакости, мещанство. Да что там толковать! Помнится, один из наших «Фауста» прочел; так, поверите ли — сам себе хвост от зависти отгрыз!

Кукушкин улыбнулся.

— А теперь там, на родине, разве вам не свободней? — неуверенно спросил он.

— Теперь? Свободней? Вы, гражданин, в своем ли? Там же нас отменили! Научно, так сказать, доказали, что ад и без нашей помощи построить можно! — Говоривший доверительно нагнулся к уху Кукушкина. — Знаете что? — только уговор — не болтать! Сейчас наши сами изучают, как это все у нас в отечестве вершится. — Он слегка прыснул: — Помните басню о монахе и черте?