Владимир Рафеенко - Долгота дней

— При других обстоятельствах, — говоришь, — вы точно так же могли бы меня убить! Вы шли с оружием! Вы тоже были бойцами! И не надо так смотреть…

— Да, — отвечает тот паренек, который помладше, — мы воевали, брат. Но мы воевали на своей земле!

Что ответить на это? Может быть, скажешь, Иван Иванович, что это и твоя земля тоже? Что вы братья по крови, что духовные скрепы? Что ты их пришел освобождать от самих себя? Скажи честно, что думаешь. Объясни им, что они ничего в жизни не понимали, что не имели права жить, как хотели. И что только ты, Иван Иванович, да твой брат Федя, ну еще, может быть, ваш Прекрасный Хозяин знали, как надо жить людям на их земле. Тем более, если это и не страны вовсе. А республики бывшего СССР…

Наконец, ты оказываешься в той комнате, которой нет. Видишь нибелунгов. Они с тобой говорят на языке этой земли. И, конечно, ты не понимаешь ничего совершенно. Но дед же тебя предупредил, что так будет, потому ты сильно не расстраиваешься. Стоишь, глядя в разверстую перед ногами пульсирующую бесконечность, и готовишь себя к судьбе бобра или, на худой конец, крысы. Да, крысой тебе бы точно подошло. Работа достаточно грязная, зато простая и без сантиментов.

Однако ты думаешь тихо о том, что неплохо было бы после смерти стать болотной птицей. Летать где-нибудь неподалеку от Пскова в густых туманах низко над землей. Вдыхать горечь и сладость ее испарений. Иметь время для того, чтобы обо всем хорошенько подумать. Тебе действительно есть о чем поразмышлять. Ты хотел бы увидеть свою землю так же, как только что видел чужую. Хотел бы после коротких перелетов садиться в ночи на могильные кресты и петь погибшим солдатам протяжные долгие песни. Лететь журавлем над бездонной землей, над ее бесконечным горем, кричать протяжно и гулко, не тревожась ушедшим, не прельщаясь живущим.

Да, Иван Иванович, ты рожден быть птицей. Возможно, даже чеховской чайкой. А может быть, галкой в Царскосельском саду. Ты ведь, в сущности, неплохой человек. Честный, умный, по-своему добрый. Но теперь ты знаешь точно, что птицей тебе не быть.

— Для начала в Киев, — отчетливо слышишь ты приговор, — немного поэзии никому никогда не вредило.

— Боже мой, — спросил Маршак, глядя в суровое лицо Гиркавого, — что мы вчера пили?

— Я Господь, Бог твой; да не будет у тебя других богов пред лицом Моим, — ответил Василий, разглядывая накрапывающий за окном дождь. — Виски, апельсиновый сок, пиво, сухое вино, джин-тоник. Поднимайся, завтрак привезли.

Негромко переговариваясь, опохмелялись, закусывали, глядя через широкое окно на бульвар Пушкина.

— В общем, как ты уже догадался, — сказал Маршак, — я представляю партию противников войны. Мы знаем, как прекратить это безумие.

— В самом деле?! — саркастически усмехнулся Гиркавый. — В Киеве не знают, в Брюсселе не догадываются, а вы — пожалуйста?

— И в Киеве ориентируются, и Брюссель, если б захотел, положил бы этому конец. Другое дело, что, рассуждая об окончании войны, политические деятели подразумевают совершенно разные вещи. В этом корень всех бед. А ведь еще Ильич советовал, приступая к делу, договариваться о терминах.

— Интересно, — поднял брови Василий, — а вы что подразумеваете в таком случае?

— Прежде всего — восстановление пространственно-временного континуума, — охотно сообщил Маршак.

— Ты снова за свое? — сделал брови домиком Гиркавый.

— Давай рассуждать трезво, Васильевич, — вздохнул Алексей. — Все иные векторы усилий обречены на провал. Ни в политической, ни в военной, ни в экономической плоскости эта задача решений не имеет. И даже если Прекрасного Хозяина (в дальнейшем — ПХ), гордость земли русской, хватит кондрашка, ничего существенно не изменится.

— Это ты к тому, что не он главный?

— К сожалению! Что бы ПХ сам по этому поводу ни думал, — заявил Маршак и выдавил на устрицу лимонный сок из половины лимона. — Скажу больше: мы считаем, что он вражеский агент влияния. Думаем, завербовали парня еще в часы его службы в КГБ. Впрочем, что ж тут такого? С кем не бывает. Россия не тех еще царей переживала. Настоящая проблема заключается в том, что с некоторых пор ПХ находится, мягко говоря, в психологически конфликтном состоянии. Именно это не дает ситуации разрешиться ни в ту, ни в другую сторону.

— То есть?!

— Смотри. С одной стороны, ПХ чувствует себя вражеским агентом, вроде 007, понимаешь?

— Джеймс, типа, Бонд?

— Вот-вот! Он четко знает, что по заданию мирового сионистского правительства должен разрушить Россию как последний оплот Чудесной правды на земле. И главное, — Маршак поднял руку с устрицей, — он с этим заданием уже практически справился. С другой стороны, даже его заокеанским хозяевам сейчас ясно, что за годы выполнения возложенной на плечи Прекрасного непростой задачи он успел свихнуться. В его спутанном сознании проснулись и бьют хвостами киты русского национального характера — самоупоение, самоуничижение и самоистязание.

— Откуда бы такие?!

— Это, в общем, то, что осталось от самодержавия, православия и народности. И вот, с одной стороны, ПХ берет Крым и начинает кампанию на Донбассе. Делает это, естественно, исключительно для того, чтобы развалить Россию, согласно пунктам секретного плана. А с другой — искренне, как ребенок, радуется Крыму, Донбассу, любой мало-мальски прорезавшейся духовной скрепе. Пусть и самой ничтожной, слабой, неуверенно дышащей и для пиндосов ничего не значащей. ПХ ей рад! Рад — и все тут! Представь себе, он нешуточно гордится своей работой!

— Да ладно!

— Точно говорю! И никому не позволит усомниться в том, что сделанное им сделано исключительно на благо Славянского Вселенского Универсума. Но, с третьей стороны, стоит только ему почувствовать истинное воодушевление, ощутить радость от очередной победы, стоит духовным скрепам победно заскрипеть на мачте панславизма, он тут же вспоминает, что не для того послан сюда сионистами. Не для того, млять, — кричит в нем его шпионская натура! И тут же, — Алексей яростно проткнул вилкой кусок сыра и запихнул в рот, — ПХ начинает гадить России не по-детски. Сыр, говорите?! В грязь ваш сыр! Персики?! В глину их, вместе с помидорами и креветками, в болота! Виски?! Свиньям виски, пусть сопьются, как Черчилль! Трусы с кружевами?! Настоящие русские бабы их все равно не носят, а геев — всех вон из Москвы! Балет пусть танцует Залдостанов, на то ему и фамилия такая дана. А стихи пускай пишет Лавров. Брызги гущи кофейной на блюдце, угадай, кем мосты сожжены? Угадай, где мосты, чтоб вернуться эмигрантам последней волны? — Маршак покачал головой. — Глубоко! Очень глубоко и органично копает министр иностранных дел. А что, если и в самом деле, дорогие мои, эта страшная третья волна станет последней? Больших талантов человечище. Но речь не о нем. Речь о том, что в одном известном питерском мальчике борются, условно говоря, Прекрасный Хозяин и Вовланд де Мордехай.