Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

Как очутился здесь этот фургон? Его вам дал пан Митерна? Но с какой стати он его дал? Вы же прекрасно знаете: без денег ни от кого ничего брать нельзя!

Милан затрепетал, но сумел сохранить присутствие духа.

— Никто нам ничего без денег не давал, — сдавленно произнес он. — Мы купили его за пятьдесят крон. У нас есть бумага.

Я думал, меня хватит кондрашка.

— Ах, вы его купили? За пятьдесят крон? А вы не понимаете, что такая вещь пятьдесят крон стоить не может?

— Может. Пан Митерна сказал, фургон старый и по дороге может у них развалиться. Они бы все равно его где-нибудь оставили, у них теперь другой. Они рады-радешеньки избавиться от старого.

— Вы спятили! — кричал я на них. — Он дал его, да будет вам известно, из-за того, что я лечил его дочь. Вы знаете, как это называется? Мзда! Мне он не смог ничего всучить — так провернул это дело с вами. Мы таких подношений принимать не можем! Сейчас же еду за ним и возвращаю фургон.

— Они уже уехали, — ухмыльнулась Эвочка. — Он сказал, они уезжают, а возвратятся через год.

Я был взбешен.

— Тогда я обращусь в службу безопасности, я не хочу сесть из-за вас в тюрьму!

Сыновья на ступеньках злосчастного фургона были тише воды, ниже травы. Итка смотрела, смотрела на них, прикусила губу и неожиданно залилась хохотом.

— Так вы, значит… приобрели фургон? — вся красная, еле произнесла она, давясь от смеха. — Купили за пятьдесят крон фургончик, а папа вас еще ругает!..

Я растерянно посмотрел на нее. Уж не случился ли с ней истерический припадок от этой истории — она изнемогала от хохота.

— Наши детушки… предприимчивые… Шутка ли, такой фургон! В нем можно готовить еду, можно и ночевать…

— Видишь, папа, и мама то же говорит… — пробормотал Милан, загораясь надеждой.

— Оставим его, — упрашивали все трое, — его ведь можно через год вернуть, когда Митерны опять приедут…

Итка, прослезившись от смеха, вытирала глаза:

— Ну что тут можно возразить? Через год вернем. Попробуйте-ка возвратить его теперь, когда дуо Митернас и след простыл! Детки наши мало сказать предприимчивые — они у нас продувные бестии…

Поняв, что дело выиграно, дети схватились за руки и стали возле нас скакать.

— А где эта бумага, Милан? — вспомнил я.

Он тут же протянул ее мне. Бумаг, собственно, было две. Одна была письмо. В нем старый Митерна снова благодарил меня и извинялся, что предпринял этот шаг на свой страх и риск. «Вашим детям так этого хотелось, а вы, конечно, не пошли бы у них на поводу…» — писал он. Другая была — заявление, где значилось, что он, Митерна, оставляет, согласно устной договоренности со мной, у нас на участке фургон, который ему негде хранить, и разрешает им пользоваться, пока его не востребует. Было ли это правильно с точки зрения юридической? Честное слово, не знаю, но меня эта бумага успокоила.

Милан вытащил ключ. Внутри был столик, стул, две койки, на стене — полка с двумя-тремя плошками, в углу — умывальник. Эва не расставалась всю дорогу с рюкзаком, не доверяя его даже братьям. Там оказались бакелитовые тарелки и чашки, купленные ею на собственные сбережения.

У нас была крыша над головой.

Много воды утекло с тех пор, но и сейчас, когда мы собираемся все вместе, кто-нибудь непременно вспомнит, как дети «купили» фургон.

Он и теперь стоит. И хоть мы наконец-то выстроили на участке дачу, куда приезжает Эва с мужем, фургон наш все еще как новый. Нет-нет да кто-нибудь подремонтирует его, подкрасит… Он живописно зарос малинником, а перед ним лужайка с ромашками и колокольчиками.

Мы с Иткой отказались взять у Вискочилов в Югославию прицеп, помимо прочего, из уважения к нашей заслуженной цирковой повозке. А ночевать мы там действительно ночевали по субботам. Воду притаскивали из ручья, пищу разогревали на печурке. Спали мы с Иткой на койках, а дети — снаружи, в палатке. Вечерами все вместе полеживали на траве и смотрели на звезды. О чем только не говорилось в эти часы: о болезнях и смерти, о том, почему человек должен работать и почему нельзя быть бесчестным. Иногда дети задавали вопросы, которые не отважились бы задать днем. Случалось, что мы все негромко пели.

Иногда играли в такую игру: высказывали всё, что каждый думает о ком-нибудь из нашей семьи, включая, разумеется, и меня с Иткой. Мы узнали, что приносим мало денег на расходы. Что не помогаем делать уроки, как другие родители… Но что с нами, в общем-то, весело, Правда, я иногда ни с того ни с сего закричу. А Итка частенько подсмеивается, что бывает обидно… Милану все говорили, что он воображала. Сперва он сердился и даже ревел, но в дальнейшем задумался и начал за собой следить. Ондра был упрямец — всегда хотел сделать по-своему. Когда ему об этом стали говорить, решил работать над собой. Шло это у него довольно туго, но ведь он так старался, заставляя себя идти на уступки. У Милана и Эвы это вызывало к нему уважение.

Да, мы любили наш фургон. Летом там душисто пахли связки сохнущих грибов, сосновая кора, которую мы приносили на растопку, и тимьян — вечером. Пища была простая, ели большей частью, сидя на ступеньках с ломтем хлеба в руке. Лампа была керосиновая — никакого тебе электричества.

Бывало, заснут в палатке наши дети, а мы с женой еще походим по лесу, поговорим о них. И думалось, что развиваются они правильно, эмоциональная жизнь у них достаточно богата, чтобы вырасти хорошими людьми…

Нет, вряд ли угожу я своему корреспонденту: вместо того, чтоб отыскивать что-нибудь занимательное в нашей профессии, ударился в воспоминанья…

Ну а что, в самом деле, может занимать его в этой области? Происходящее у нас ежедневно — обычные наши врачебные будни. Кто, кроме специалиста, может оценить, какой новый прием при этом был использован и как мы таким образом спасли, казалось бы, совершенно безнадежного больного?

Корреспондент, конечно же, рассчитывает, что говорить я буду лишь о положительном и конструктивном. Ну а куда деть ту дурацкую историю, которая была, скажем, у нас в хирургии? Недосмотр, жалоба, комиссия по расследованию… И больше всех едва не пострадал наш практикант Велецкий.

Случилось это где-то в начале весны. Дни были еще холодные, а в отделениях топили слабо. Велецкий дежурил в хирургии вместо сестры. Студенты у нас таким образом подрабатывают и одновременно приобретают некоторый опыт.

Вечером привезли старуху, лет за восемьдесят. С лопнувшим желчным пузырем. В отделении свободных коек не было. Хирург колебался — стоит ли оперировать. Родственники пребывали в нерешительности — возраст у бабки почтенный, стоит ли рисковать? Потом согласились.

Это была нечеловеческая работа. Желчный пузырь нагноился, камни разнесло по брюшной полости. Всё вычистили, старуху отходили — после наркоза она была плоха — и наконец положили в изолятор, где было холодно, как в покойницкой (отопление там вообще не работало), как следует укрыли и дали антибиотики.