Ян Костргун - Чехословацкая повесть. 70-е — 80-е годы

— Кушайте и пейте на здоровье! Так вы работаете вместе с моим мужем…

— В общем, так сказать, да, — согласно кивал Гутфройд. — На разных складах. Друг друга часто видим, почти, можно сказать, коллеги. Люди его любят, сердце готовы за него отдать. Потеху не испортит, выпивку поставит…

И тут же осекся, поняв, что с выпивкой немного переборщил.

— И что же… женщины с вами работают? Актрисы?

— Все. Мужики, бабы, дети, солдаты. Пожарных и тех двое. Но эти только следят, чтобы кто-нибудь не закурил… Думаю, вас бы приняли, если бы вы попросились…

— А молодые актрисы тоже работают?

— Одни, прямо сказать, молоденькие, девчонки, можно сказать со школьной скамьи, С такими вот патлами, по нынешней моде. Размалеваны, как перекресток перед универмагом.

— Ужас… — вздохнула Пекарова. — А мой-то как? Не того-сего с какой-нибудь этакой? Мне вы можете сказать правду…

— Ваш? — До Гутфройда наконец дошло, куда клонит хозяйка дома. — Ни в жисть! Я его знаю! Этот бы с такой трясогузкой и разговаривать не стал, он такой же, как я!

— Ну-ну-ну… Только не божитесь! — возразила ему уже частично успокоенная Эльвира. — Вы, мужчины, все на один манер. Покрываете друг друга, это нам известно! Руки бы на отсечение не дали, правда?

— У всех свои слабые струнки… — сказал Гутфройд кокетливо и даже осмелился подмигнуть хозяйке.

— Ах вы плутишка… Да я даже мысли такой не выдержу, понимаете? Не выдержу!

— Ничего не бойтесь, — принялся успокаивать ее дунайский волк. — Я бы себе чего такого никогда не позволил. Вот и ваш, он тоже такой… В случае чего вам первой скажу. Я не оратор, у меня в горле пересохло…

— Чувствуйте себя как дома, как дома. Не стесняйтесь, наливайте себе сами…

Так Гутфройд познакомился с Эльвирой, ее страшными сомнениями и предчувствиями, которые он не очень-то старался рассеять. Как ни странно, но эти совершенно противоположные души нашли общий язык, и любезный читатель должен осознать, что их кое-что объединяло. А именно стремление обнаружить Пекара в неведомом им мире искусства.

Эльвира поощряла Гутфройда вином домашнего производства, стимулировала его старания мелкими суммами, оплачивала ему транспортные, а также расходы по потреблению калорий. За это она посылала его следить, сама оставаясь в большинстве случаев на улице, ибо большинство щелей, через которые проникал внутрь Гутфройд, были для ее фигуры и положительного характера не самыми подходящими. У нее были свои принципы и, своя гордость, она дорожила ими, даже выслеживая супруга; принципы и гордость Гутфройда явно были из другого теста. Домашние добавки в виде вина из шиповника и мелкие возмещения разбудили в нем талант детектива и развили чутье следопыта.

Сегодня Эльвира работала во вторую смену, поэтому они вышли на небольшую прогулку. Пани Пекарова в элегантном костюме в серо-белую клеточку, Гутфройд в вечном универсальном одеянии. Они остановились перед знакомым забором киностудии, потому что путь через проходную Гутфройд назвал нонсенсом, конечно, выражаясь своими словами.

— Постарайтесь сделать мне лесенку, сложите вот так вместе руки, милостивая пани, по ним я влезу… Не бойтесь, я не тяжелый… — сказал он Эльвире и перелез с ее помощью через забор. — Я скоро вернусь… Спасибо за лесенку, милостивая пани… — И умчался легкими прыжками агента 007, а Эльвира осталась одна в лесу, залитом солнцем. Она убедилась, что снова пришла весна, а годы убегают незаметно. В растерянности сорвала первую попавшуюся маргаритку и начала обрывать лепестки.

— Любит, не любит, любит, не любит…

А весна и правда в полном разгаре. Зеленая травка пробивается из-под старой листвы, стоит птичий гомон, жужжанье всяких там жучков-мушек. По лесным тропинкам неслышно бегут лыжники на лыжах с колесиками, владельцы садиков и дачек так же неслышно выносят в романтические лесные уголки старые печки и ржавые кастрюли. В общем, весна, невдолге и первенство по хоккею с шайбой.

Но вот у проволочного забора появляется запыхавшийся корреспондент с новостями.

— У них там перерыв, взорвался юпитер и оператор, — Гутфройд перебарщивает, изображая тяжелое дыхание, как актер-любитель, исполняющий роль отрицательного героя. — Пошли в буфет. Он, коза, двое в касках и с мечами, пришлые какие-то. И одна такая, вроде как в разорванной ночной рубашке, спереди и взади кое-что имеется. Фея. Танцует там, а им это вроде бы снится. Что-то этакое, один там зажигает вокруг них цветные дымовые шашки. Африка! Пятеро мертвецов. Мне вас не поднять, а то бы и вы взглянули! Сэкономили бы за билет в кино…

— Как выглядит эта женщина? — прерывает его исчерпывающую рецензию Пекарова.

— Выше меня на полголовы, да еще туфли на каблучищах. В полутяжелом весе, совсем как Юло Торма [112] Юлиус Торма — словацкий боксер в полутяжелом весе, чемпион Олимпийских игр 1948 года в Лондоне. , волосы до самой этой…

— Волосы черные?

— Черные. Может, и крашеные, нынче от бабы чего угодно можно ждать.

— Это она! Вьется вокруг него, как плющ. Юлко, милый, хорошо, что у меня есть вы. Вы должны узнать, о чем они договариваются в буфете.

— Невозможно, — защищается Гутфройд, намекая пальцами на деньги. — «Карманная чахотка». Если ничего не заказывать, обратят внимание, сообразят, что я не актер. Попадешь под подозрение…

— Так закажите себе чего-нибудь, Юлко, — вздыхает Эльвира и сует через петли забора монету в пять крон. — Кофейку.

— Ноль очков, не имею права, — возражает Гутфройд на уже усвоенном словаре киношников. — От кофе я не засну, у меня высокое давление. Пиво привезут после обеда. Пятьдесят грамм можжевеловой стоит пять шестьдесят. Шикарное заведение, мягкие стулья, официант ворует как сорока, у пульта не обслуживают.

Пекарова со вздохом вынимает еще монету, чтобы в буфете не узнали, что ее сыщик Гутфройд вовсе не актер.

— У меня нет сдачи. Вам чего-нибудь принести? — На мгновение дунайский волк становится галантным. — У них есть соленые палочки по кроне двадцать…

После появления Дуланского жизнь с козой стала для Эльвиры Пекаровой совершенно невыносимой, и тут не помогло даже знакомство с Гутфройдом. Последнего она, конечно, прибрала к рукам финансовыми подачками, но Дуланский — слепой добряк, увлеченный одним искусством, фанатик муз. Эльвира невзлюбила его не только из-за того, что ночью, отправляясь по нужде, в прихожей всегда спотыкалась о его надувной матрас, но главным образом из-за его безграничной преданности и бескорыстной любви к козе, которая граничила с обожанием. Эльвира чувствовала, что стала в доме лишней, и женский инстинкт подсказывал ей любой ценой устранить соперницу — первопричину всех бед.