Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Старый Макс готов был без конца рассказывать, когда и какую дорогу прокладывали под его началом. Между его страстным отношением к результатам своего труда и стремлением скрыть свое присутствие в управлении было какое-то странное противоречие, непонятное мне. А так как старый Макс был человек вполне разумный и рассуждал трезво, то я долго ломал себе голову, в чем же причина такого его поведения.

Причину эту я узнал случайно. Раз как-то ездил я на трассу и возвращался на попутной машине, отправив на своей дорожного мастера дальше по линии.

Подобрав меня, попутка с ходу взяла крутой подъем за карьером, пересекла на вершине подъема рельсы узкоколейки, по которой возили камень к дробилке, и въехала в тучу пыли, поднятой тяжелыми самосвалами, пыхтевшими с готовым щебнем. Солнце пекло. Сзади, в горячем дрожащем мареве, как в зеркале, отражалась лента новой асфальтированной дороги, прямой, точно линейка, и окаймленной фруктовыми деревьями. Молодой, незнакомый мне водитель, с приятным, несколько полным лицом и добрыми глазами, гнал как сумасшедший. Мотор выл на предельных оборотах, машина среза́ла изгибы дороги так, что покрышки визжали.

— Куда ты так гонишь? Опаздываешь, что ли?

Водитель на полной скорости лихо сре́зал поворот, закрытый плотным рядом придорожных черешен. У меня екнуло сердце, на лбу выступил холодный пот.

— Опаздываю, — бросил водитель, с бешеной скоростью пролетая серпантин после нескольких пологих спусков.

— Мог бы и не останавливаться ради меня, — сказал я.

Стояла страшная жара. В сущности, срезая повороты, этот парень старался держаться в тени деревьев. В окна врывался ветер.

— Не мог. Я знаю дорожников, вот и подобрал вас.

— Приятные воспоминания, что ли?

— Сам я из Льготы. И нам старый Макс построил дорогу уже давно. А то были мы совсем отрезаны от мира, только, бывало, по лесной тропе и выйдешь к людям-то. Ага.

Он резко крутанул руль, машина чуть не перевернулась, резина взвизгнула, оставив на горячем покрытии четыре изящно изогнутых следа.

Промелькнул встречный грузовик с песком. В глаза мне бросилось оранжевое пятно — цвет дорожного управления.

— На волосок, — сказал водитель, вытер пот со лба и рванул дальше.

— Останови, — сказал я. — Лучше я выйду.

— А вы, слыхать, здорово гоняете людей. — Он покосился на меня, включил четвертую скорость и похлопал по баранке. — Ничего, эта штучка уже кое-что выдержала, выдержит и еще.

— Что случилось со старым Максом?

— Да это всем известно.

Мне ничего не было известно о старом Максе. Он приходил ко мне, расспрашивал, какие дороги собираемся ремонтировать, вот и все. Жадно ловил мои ответы, складывал их в каких-то закоулках своей памяти, куда мне не было доступа. Просто я видел, что он любит дороги, и этого мне было достаточно.

— Ну, это известно далеко не всем. Я, например, понятия не имею, что с ним случилось.

— Раз говорите «случилось», значит, знаете.

— Да выкладывай же.

Он молчал. От мотора пахло бензином.

— Не заставляй себя упрашивать!

— А ему так засчитали дорогу в Льготу, что он опомниться не мог.

— Как это — засчитали?

— А с процентами. Сказали, что его дело — содержать в порядке придорожные столбы и не заботиться о деревнях вроде нашей. Мол, пятьдесят лет ходили по лесной тропе и еще полвека проходят.

— Вот черт.

Вдали показались церковные шпили Дроздова. Районный центр величественно вставал на горизонте. Выше всех высунула свою башню ратуша, озирая закопченный, выжженный солнцем край.

— Ну, а потом он от вас уволился, на пенсию вышел. Как раз подоспела.

— Лет пятнадцать назад. Или больше?

— Вряд ли. Это вид у него такой, а он еще вовсе не старый.

— Правда?

— Такие истории никого не красят.

— Что с ним было потом? Куда он подался? Как жил старый Макс?

— Раз пригласили его наши стариканы и сделали почетным гражданином Льготы.

Водитель покосился на меня — как я это воспринял. Я стиснул зубы. Вот тебе отношение к старому Максу!

Справа на обочине я углядел оранжевые жилеты. Грейдер сдвигал землю к кювету, автопогрузчик с включенным вертящимся маячком на крыше подбирал пересохшие, пыльные груды, вываливал их в кузов трехтонки, которая медленно ползла вровень с ним.

— Высади меня здесь.

Машина рванулась дальше. Дорожники оглянулись на меня, старый Елинек приветственно помахал лопатой.

— Как дела?

— Попить у вас не найдется?

— Есть. Минералка, только теплая.

— Давайте сюда! — Елинек первым схватил бутылку.

Запрокинув голову, он залпом выдул половину. Облил подбородок и жилет.

— Хорошо! — И он с благодарностью вернул мне бутылку.

Из-за его спины, насвистывая, появилась Илона. В рабочем костюме она выглядела не слишком привлекательно; не то что, например, на вечере, который мы устраивали в том году в Международный женский день! Ее молочно-белое лицо никак не вязалось с пылью, с замызганными дорожными знаками, которые она чистила, с грузовиком, на котором работала напарницей Бальцара.

— А мне не осталось? — спросила она, стягивая рукавицы с тонких рук. — Хоть капельку?

— Для тебя, Илона, все на свете!

Бальцар, высунувшись из кабины трехтонки, осторожно пятился вровень с автопогрузчиком, из-под гусениц которого летели комья земли и пыль. Через плечо Бальцар поглядывал в зеркальце заднего вида, следя, как растет куча земли в кузове. Но поминутно он отрывал глаза от зеркальца и двигался вслепую — за Илоной присматривал.

Я прошел немного назад, проверяя, хорошо ли очищена обочина. Работа никуда не годилась. Сомневаюсь, чтоб грейдерист опускал нож до самой земли. Видно, дал ему висеть свободно, и нож, наткнувшись на камень, подскакивал, минуя часть обочины, и снова, лениво опустившись под собственной тяжестью, отворачивал верхний слой земли к челюстям автопогрузчика.

Надо было думать, что так работали все. А я-то полностью доверял им и контролировал эту бригаду не так часто, как остальные!

— Венцль, поди-ка сюда! Стыдно!

Венцль подошел, подумал, нахмурился, вернулся к грейдеру и двинулся дальше.

Я подбежал и вытащил его из тесной кабинки — благо дверцу он оставил открытой.

— Ты мне это брось, разгильдяй! — прохрипел я.

Илона поставила бутылку прямо на дорогу, быстро подошла к оранжевой кабинке грейдера, возле которой я, дыша в лицо Венцлю, кричал, что на сей раз он принесет в получку только то, что причитается по ставке.

— Давайте поспорим — все будет в порядке! — сказала мне Илона; ее длинные, густые черные волосы, рассыпавшиеся по грязно-оранжевому жилету, блестели на солнце. — Еще ведь, елки, не вечер!

И она подбоченилась.

— А ты не вмешивайся, дуй к своему грузовику.