Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

За углом вдоль улицы тянулась боковая стена сберкассы, затем — низкая желтоватая ограда игровой площадки детского дома. Я миновал букинистическую лавку, бездумно пробежал глазами заманчивые названия книг, прошел под аркадами напротив церкви и, мимо театра и церкви, вышел на небольшую уютную площадь. С одной стороны ее высился фасад театра с главным входом, с другой — внушительное строение в стиле барокко с восьмидесятиметровой башней — резиденция городского Национального комитета. Замерзший, тихий фонтан посреди площади изображал треснувший от зноя земной шар, и, когда фонтан пускали, вода вырывалась из множества скрытых отверстий, орошая земной шар животворной влагой. Слева от театра вздымалось одиннадцатиэтажное современное здание, в котором жило по меньшей мере две сотни семей, а первый этаж отвели под магазины с богатыми витринами; справа от театра вырос новый ресторан «Приятные встречи» — двухэтажный, с роскошными банкетными залами и помещениями для приемов, до потолка обшитыми дубовыми панелями.

Мне оставалось пройти совсем немного. Миновав «Приятные встречи», я вошел в пассаж, который вывел меня в заснеженный внутренний дворик, подобие римского атриума, с множеством закоулков, скульптур, маленьких бассейнов — теперь в них не шныряли голубоватые рыбы. Снеговая перина придавила медленно истлевающие в этих маленьких бассейнах пожелтевшие листья кленов и лип. Навстречу мне попался Павличек. Буркнув что-то, он прошел мимо, выпрямившись и широко ставя ноги, словно боялся поскользнуться на коварном льду и упасть; он не доверял желтому песку, тонким слоем рассыпанному по блестящей глади. Что он пробурчал, я не понял, хотя прежде он всегда учтиво останавливался, встретив меня, вынимал руки из карманов и, хотя я его ни о чем не спрашивал, пространно повествовал о том, как идет работа; Павличек отвечал у нас за техническую часть. Он был подчинен мне все время, пока я занимал должность начальника отдела эксплуатации, и не могу сказать, чтобы он манкировал работой или делал ее спустя рукава. Я усмехнулся, вспомнив одну встречу с ним.

Тогда раскрылась весна сразу, без подготовки, просто вдруг наступила, и городские улицы наполнились влажным воздухом. Воздух перекатывался волнами, я будто видел его, он будто материализовался и разом перелился к нам с далеких полей через черепичные крыши старых домов, затопил расшумевшиеся улицы, загроможденные тихо рокочущими автомобилями и неповоротливыми троллейбусами. Я проводил еженедельное совещание. В кабинете, несмотря на открытые окна, было накурено и душно. Вошел наш директор Смолин, глазами сделал мне знак. Я встал, вышел в коридор и там увидел Павличека. Вообще-то мы с ним уже встречались, разговаривали пару раз, когда он только еще собирался поступить к нам в управление. Внешность у него приятная. Бледное лицо гладко выбрито, упругая кожа блестит от какого-то крема. От Павличека исходил чуть заметный приятный запах, я хорошо его чувствовал, хотя стоял не так уж близко. Павличек улыбнулся, открыв зубы, и должен признать, выглядел он хоть куда: стройный и черноволосый, на лбу намечающиеся залысины — его можно было принять за официанта солидного ресторана или за диктора телевидения. Я отметил в нем какую-то бодрость, чуть ли не фамильярность — так крепко и сердечно он пожал мне руку.

— Я хочу, чтоб ты представил его ребятам, — сказал Смолин, оскалив зубы в улыбке, адресованной сперва мне, а затем и Павличеку, который с любопытством ждал, что, будет дальше.

Павличек сменил уже несколько должностей, и недурных. Работал проектировщиком на строительстве, имел производственный опыт, пару лет строил дороги. Такого человека мы искали давно и при виде столь крупной рыбины, приплывшей на наше объявление в газетах, удовлетворенно потирали руки.

Красавцы в расцвете лет никогда не вызывали у меня симпатии, вероятно потому, что сам я себя к ним не причислял. Павличек был женат во второй раз. Первую жену он оставил где-то очень далеко, с двумя детьми, на которых бухгалтерия исправно высчитывала с него алименты, а здесь Павличека воспитывала новая жена, на несколько лет старше его. Она звонила ему на работу, и я не раз слышал, как он с ней разговаривает — тем же фамильярным тоном, что и с директором, и со мной. Он ухмылялся в трубку, затягиваясь неизменной сигаретой, и небрежно стряхивал пепел прямо на стол. Когда я входил, он улыбался мне, приподнимаясь с места, показывал рукой на стул перед своим столом и, прикрыв трубку ладонью, бросал:

— Ничего не поделаешь, контроль…

И обнажал в улыбке свои белые зубы. В трубку он тоже отвечал с улыбкой, весь его разговор всегда был сплошная улыбка — «да, да, конечно, я сразу домой, куда же мне, милая, и ходить-то», — а я знал, что после обеденного перерыва он попросит у меня машину и поедет за город, к очередной женщине, которую прячет в какой-нибудь деревне. И попросит секретаршу позвонить жене, сказать, что он срочно выехал к месту аварии, далеко — всякий раз в другое место, — и не знает, когда вернется. Затем он приглаживал волосы, почесывал ногтем залысину и предлагал мне сигарету, которую я регулярно отклонял, так как привык к своей марке.

Он оценивал меня, проверял, как далеко можно со мной зайти, чтоб не ушибиться, сколько он может себе позволить, не навязываясь и не создавая впечатления, будто он хочет обвести меня вокруг пальца.

Я представил его своим брюзгливым сотрудникам, старым практикам-работягам; они недоверчиво поглядывали на эту новую личность. Павличек уселся в заднем ряду, положив ногу на ногу, и несколько раз дополнил меня, когда я спрашивал, все ли поняли, чего я хочу. Я отчитал Дочкала, дорожного мастера участка на Верхах, за то, что он боялся взяться за работу, с которой, по его утверждению, участок не справится; потом напустился на Обадала из Брода. Этого я не щадил. Дорожный мастер Обадал был неплохим начальником участка, но не совсем таким хотелось мне видеть человека, которого я направил в горный район. Обадал всеми силами увиливал от ответственности, он поминутно требовал от меня подтверждений и подписи страховки ради, желая иметь доказательство, что то или иное в работе выдумал не он, а кто-то другой, например я. Я всякий раз выставлял его за дверь, и всякий раз он являлся снова и требовал того же.

Павличек с улыбкой покуривал в своем углу, то и дело наклоняясь, чтобы стряхнуть пепел. Можно было подумать — какой аккуратист, но делал он это, кажется, не без умысла. Потому что всякий раз тянулся к другой пепельнице, вежливо прося то одного, то другого разрешить ему воспользоваться его «посудиной»…

Привратник помахал мне из своей застекленной будки с вращающимся стояком для ключей, теперь почти пустым. Я поднял руку в знак привета и прошел через стеклянные двери в темный коридор. В этот момент в коридор выбежала Кветушка, замерла на миг, с улыбкой тряхнула головой и, хотя она, по-видимому, направлялась в другую сторону, пошла мне навстречу.