Валерий Белкин - Страх

– Не смотри, – Авива властно ладонями закрыла ему глаза.

Он слышал уханье, вопли, глухие удары о мертвое тело, словно били по стволу дерева, но вступиться в защиту не осмеливался: нельзя нарушать ритуал принесения жертвы во спасение города.

«Когда же ЭТО кончится, почему так долго?»

Зычный мужской голос покрыл брань, хрипы, взвизги.

– Прочь! Прочь!

Разом все стихло, оглушил топот убегающих ног.

Ален отнял с лица руки девушки и увидел на дороге труп, над ним Квентина с обнаженным мечом.

– Что это было, что?

– Страх, братец, страх, ты не узнал?

– Узнал.

– Потому ничего и не сделал, не остановил.

– Ты не понял, ты ничего не понял: так хотели боги!

– Чьи боги, его, твои, их? – Квентин шагнул к Алену.

Авива, раскинув руки, закрыла собой Алена:

– Может, это твои боги не остановили убийство у ворот?

Квентин не ответил, легко поднял на руки мертвеца и пропал в ночи. Черное пятно крови на дороге расползалось, щупальцы от него тянулись к домам.

Авива нежно провела пальцами по лицу.

– Ты красивый!

Всем телом прильнул к ней и полностью отдал себя, как когда-то матери в ее редкие порывы любви к сыну. Но сейчас Ален обнимал чужое тело, девичье, теплое, мягкое, податливое. И затрепетал от неукротимого желания узнать его, понять и не выпускать из рук. Об этом пела красавица на площади.

– Ален, на нас смотрят.

В окнах дома напротив зажглись свечи, крохотные робкие огоньки осветили бледные лица. Жители приникли к стеклам; их было много, этих лиц, они широко разевали рты, как рыбы, которых летом Ален снимал с крючка и бросал на горячий песок.

– Слепые, они слепые, – жестко заметил Ален, – не бойся.

Она отдала плащ.

– Тебе пора.

Он смиренно ответил.

– Пора.

Авива ушла, окна погасли, Ален вернулся домой.

– Скоро праздник, луна спеет, соком женским наливается, – бабушка сияла, – подзабыли все, подзабыли мать Землю, сестру ее Луну, мужчины поработили нас и бездумно губят.

– Да, да.

Накрылся теплым пуховым одеялом, согрелся, закрыл глаза.

Из темноты сознания выплывали и чередой проходили перед взором Квентин, Авива, Кит и скрывались в другом мире, как позапрошлым летом мимо него проходили по городу слоны, тяжелые, грустные; больше с ними он не встречался.

Эндрю язвительно прошептал на ухо:

– Ты ничего не понял: третья кровь пролилась в городе, переступили святое число, твой барашек – пустяк.

В месяц Артемиус утренние туманы накрывали полностью город. Жители побаивались выходить из домов в такие часы, никто не знал, какие духи, добрые или злые, могли скрываться в белесых облаках, ползающих по улицам. Безрассудные головы, а находились и такие, на мольбы родных не дразнить богов, смеялись, распахивали широко двери, пугая домашних, исчезали в рассветных сумерках и не возвращались более домой.

«Безумные гордецы,» – называла их бабушка и наказывала Алену не баловаться с духами. Он с ней соглашался и, как ни жгло любопытство, не осмеливался даже и к окну подходить в Артемиус.

Но сегодня до солнца она подняла его с постели, они тепло оделись, произнесли над чашей с зерном просьбы к земле матери быть к ним и их близким благосклонной, не держать зла, хранить дом, скот, хлеб, бережно накрыли белым полотенцем с вышитыми красными крестами, дарующими человеку воскрешение после смерти, и бабушка торжественно взяла ее в руки. Они тихо вышли из дома, стараясь не разбудить мать и отца, влились в поток горожан, приноровились к их шагу и ничем не отличались от тех, кто шел принести жертву кормилице Земле, воздать почести и вымолить пощаду для себя.

Перед глазами Алена маячил едва различимый в тумане силуэт чьей-то спины, позади кто-то подкашливал, поругивая утро, погоду, соседей, но Алену было не до них.

Он присоединился к процессии в надежде восстановить в душе своей прежнюю радость и благоговейный восторг от участия в празднике, хотя и не был еще освящен в храме. Бабушка уверила жрецов в родстве внука с богом реки Айдес, те позволили ему появиться на празднике.

Давно жаждал участвовать в чудных деяниях, давно видел себя среди посвященных. Но сегодня словно кто ворвался в душу, разрушил ее покой, внес сумятицу. Квентин, старший брат, растревожил Алена.

После ритуала кровного родства с воином все медленно и неуклонно стронулось с привычного места: боги, вера, любовь, люди. И вернуться в тот порядок, что был создан, Алену не удавалось. Ко всем мукам жег еще и стыд за вчерашний страх на темной улице. Он защищался, отгонял муки, взывал к богам, ибо их воля превыше всего, и убийца понес заслуженную кару, Ален не виноват, лучшей жертвы во спасение города быть не могло.

Шел, не чуя земли.

Не заметил, как дошли, остановились, машинально шагнул вперед и наткнулся на мужчину, тот повернулся, зашипел, бабушка бесстрашно встала между ним и внуком. Мужчина с удивлением воззрился на невзрачную, высохшую от возраста старушку, замахнулся, она сказала:

– Не трожь.

Они стояли у храма, у священных чаш. Ален в благоговении замер: впервые видел воочию гранитный рубец пуповины, столько наслышан о нем. Горожане шептали свои имена и имена родных, близких, ссыпали зерно, отходили, за ними следовали другие.

Бабушка, взывая к Земле и Луне, попросила за Алена, за мать его, за отца его реку Айдес, за соседку Лию. Он обнял ее и умоляюще посмотрел в глаза.

– Что, что, мой милый?

– За себя ты ни слова ни сказала!

– Боги вот-вот заберут, а вам жить да жить.

Воровато озираясь, разгребла чужое зерно, высыпала свое.

– Так лучше, наш дар к груди матери поближе будет!

Туман рассеялся, злые духи скрылись вместе с ним, но кое-где по дорогам еще ползали его серые клочья, Ален с опаской обходил их.

Солнце поднималось, город оживал.

Хозяева широко распахивали окна, открывали настежь двери, молоко на порог выставляли. Земля сегодня насытилась, в долгу не останется, как и в прошлые годы, зашлет в каждый дом дух здоровья и радости, напьется молока он и останется в жилье до следующих праздников.

Утолили голод, отдохнули от рассветной церемонии и высыпали на улицы, под ногами закрутились дети, догоняя друг друга. Вдоль лавок с товарами чинно прогуливались их родители.

Женщины примеряли клеенные из полотна и бумаги головы кобыл, коз, свиней. Сегодня их праздник, они хозяйки ночи, сами выберут мужей на ночь, за отказ– проклянут, разорвут. И не распознает мужчина, как ни будет биться, чей жаркий взгляд сквозь прорези в маске позовет, покорно последует за ней.

Две девчонки утащили головы коз, надев на себя, блеяли, парни обступили их, щекотали, те с визгом неуклюже отпрыгивали, а юноши не выпускали из круга, донимали бесстыдниц шутками и длинными руками. Прохожие с удовольствием потешались над безобидной игрой.