Нада Габорович - Голосую за любовь

Все было забыто, как только они оказались в квартирке у Анны. Но после сцены бурной страсти Нэд снова был готов обвинять Мори во всех смертных грехах. Себялюбец скорее умрет, чем откажется от возможности докопаться, обманут он или нет. Нэд уже не мог остановиться и спросил, кем, в конце концов, приходится Мори Эмил? Мори покраснела, почувствовала это и подумала, что зря теряет самообладание. Кем мог ей приходиться Эмил, этот пожилой, добрый и слабый человек? Да никем, просто приятным собеседником. Нэд, разумеется, не поверил. Мори стукнула рукой по столу, закричав, чтобы он не смел говорить ей пошлостей, и тут же смутилась, поняв, как банально это звучит.

Она сникла и смотрела теперь на Нэда с недоумением. Было странно, что он совершенно не понял ее сути. Не понял, насколько она порядочна и насколько вообще может быть порядочна умная женщина, над которой не довлеют амбиции. Ему и в голову не пришло, что она полюбила впервые и, вероятно, поэтому ведет себя недостаточно гибко. Наконец, Нэд даже не подозревал, что его поведение может вызвать у Мори такое неприятие, что она отречется он него гораздо быстрее, чем он думает. В Фому неверующего совсем не трудно заронить сомнение. А любое сомнение — это отрицание уже само по себе.

Мори молча подошла к окну и увидела потемневшие деревья. Осень! Уже осень! В сморщившихся листочках она увидела предвестников холодов. Конечно, можно себя преодолеть, бороться и сохранить Нэда. Но захочет ли она рисковать, зная, что ее неминуемо ждут мучительные ссоры и горькие сцены примирения — жалкие отзвуки былых чувств?! Этого она гарантировать не могла. А что он, в конце концов, может гарантировать ей? Мори чувствовала необходимость что-нибудь предпринять и вместе с тем слишком хорошо понимала бесполезность любых шагов. Как и большинству людей, ей было суждено полюбить. Но если любовь ведет только к страданию — это несправедливо.

Все в этом мире борется за жизнь. Любовь Мори и Нэда тоже не хотела сдаваться. Как-то после обеда, хотя у них не было назначено свидания, Мори целый час тщетно пыталась разыскать Нэда. А два дня спустя он напился и неожиданно заявился к ней. Они делали попытки сохранить любовь, хотя понимали, что прошлого не вернуть. Они всей душой стремились друг к другу и встречались как враги. Нэд ее без конца упрекал: почему она раньше ничего не сказала, почему продолжает молчать, не надо ли ей быть попроще? Так углублялась возникшая между ними пропасть. Мори тоже стала часто срываться, и это ее угнетало. Наконец она не выдержала, сказала Нэду, что он грубиян и глупец, и попросила оставить ее в покое.

Нэд с проклятиями удалился, и Мори облегченно вздохнула. Но уже на следующий день ее охватил панический страх. Она испытала состояние человека, внезапно обнаружившего, что он говорит с кем-то, кого давно рядом нет. У нее было только одно желание — иметь возможность прикоснуться к Нэду и болтать с ним, неважно о чем. Напрасно она твердила себе, что рано или поздно все равно останется на бобах, что надо стараться избежать хотя бы тех унижений, которых еще можно избежать. Но это были избитые и беспомощные доводы из арсенала тех, кто проиграл.

Так прошла безумная неделя. Мори похудела, была страшно удручена и слонялась по дому как потерянная. Даже смешно, насколько жизненные невзгоды приводят у всех к почти одинаковым недугам. Теряется аппетит, появляется вялость, тяжелые сновидения. Ночью Мори не могла себе лгать и признавала себя побежденной. Ее преследовало во сне ужасное, почти физическое ощущение, что она едва удерживает какую-то неимоверную тяжесть, которая вот-вот обрушится на нее и раздавит. Просыпаясь от странного, судорожного движения тела, как бы уходящего от удара, Мори садилась в постели, закуривала, держа сигарету дрожащей рукой, тщетно стараясь успокоиться, бормоча: «Это пройдет, это пройдет…» Она пыталась разгадать свои сны, связать их с чем-то конкретным, но ничего не могла понять. Откуда эти кошмары? Казалось бы, у нее достаточно ума, чтобы не приходить в отчаяние оттого, что некий молодой человек не рядом с ней. Молодой человек, с которым ей вначале было так хорошо, а потом их отношения стали просто ужасны. Мори знала, что все у них может быть по-прежнему, если она того захочет. Но захочет ли? Только ее тело жаждало этого. А душа стремилась к искренности и простоте и бунтовала против прозаичной суетности. Странно, что голова у нее забита воспоминаниями о том, как они смеялись с Нэдом, как вместе гуляли до захода солнца, какое наслаждение она испытывала в его объятиях… И это вместо того, чтобы подумать, какой он самовлюбленный, поверхностный и истеричный! Она просто заставляла себя думать плохо о том, кого мечтала забыть. Она любила его, любила то, что было между ними, она была доброй душой! Но Мори не хотела больше раскрывать своих чувств и воскрешать любовь, которая уже ничего не спасет; Мори была непреклонна! Добра и непреклонна, добра и сурова, эти слова очень точно ее характеризовали. Как все просто, не будь лицо Нэда так прекрасно, если бы его ласки можно было забыть…

Как-то Виктор затеял с Мори спор об «Эстетике» Гегеля. Он был настроен на философский лад, а Мори никак не могла собраться с мыслями. Дважды механически повторила гегелевский постулат о том, что то, что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно, как вдруг покачнулась и потеряла сознание.

Был вечер. С ловкостью, которую он у себя не подозревал, Виктор подхватил Мори на руки и отнес в кровать. Ему казалось, что все происходит во сне. Он стал бить ее по щекам, как видел однажды в каком-то фильме, потом побрызгал водой, как где-то читал. Наконец, сообразив, он поднес ей к носу флакончик духов. Мори быстро пришла в себя, посмотрела на него и покраснела. Да, отец — не самый удачный свидетель переживаний дочери по поводу мужчины. Особенно отец, которому известен неумолимый ход событий, уходящих и повторяющихся, как весна. Ему не нужно ничего объяснять, и нет смысла его обманывать. Остается только молчать. И они молчали. Да, он глубже и лучше ее. Он не станет разглагольствовать о ничтожности вещей, заставляющих нас страдать. Но всегда в своих поступках исходит из этого.

— Тебе лучше? — спросил Виктор.

Да, раздраженно ответила Мори.

— Вот и хорошо. Я позову мать, пусть она тебя немного развлечет. Адью!..

Между его комнатой и комнатой Мори была столовая, и Виктор оставил раскрытыми все двери. Вскоре он услышал нежное сопрано своей женушки, взволнованно задававшей вопросы. Мори спокойно ей отвечала. Ничего не скажешь, умеет владеть собой! Настоящая львица! Виктор не без гордости, но и не без грусти усмехнулся, закурил и совсем успокоился. Уже несколько дней он чувствовал, что вот-вот в его состоянии наступит перелом. Или его осенит, или он в конце концов откажется от борьбы. Виктор особенно ясно понял, что ему надо сделать выбор, когда получил предложение принять участие в работе над энциклопедией. Писать энциклопедии или делать нечто подобное — это, наверное, все, на что он еще способен. Но ему было больно думать так. Итак, он бросил пить и начал ждать, когда все решится само собой. Если он и впредь будет мучиться над чистым листом бумаги, значит, писательское дело не для него. Ох уж это пресловутое творчество!.. Он прошелся по комнате, подошел к окну и облокотился о подоконник. За окном была ночь. Тополя в конце улицы стояли как стражи тьмы. Виктор не успел удивиться своему лирическому настрою, как внезапно отпрянул от окна. Он ощутил в себе биение жизни и нежность, то, чего ему не хватало, чтобы писать. И с жадностью голодного пса, схватившего с земли кусок хлеба и озирающегося, нет ли рядом еще, Виктор набросился на работу. Он торопился излить свою нежность в замысле, который так долго вынашивал. Его сердце гулко стучало. Ну разве он когда-нибудь сможет постичь и передать этот таинственный миг! Было страшно, он глупо улыбался, заламывал руки и смотрел в никуда. Медленно, но верно Виктор обретал себя. Стараясь справиться с волнением, он призывал себе на помощь любовь и память. Только бы ему сломить последнее сопротивление разума и прислушаться к голосу изнутри. Виктор подбежал к столу и дрожащей рукой наспех записал несколько фраз. Они были великолепны, безукоризненны, емки, содержали зародыш всего того, что он стремился передать, и дали его воображению мощный толчок. Виктор усмехнулся, сел и начал писать, не успевая следить глазами за порхающей над бумагой рукой, забыв о том, что вершится чудо. Оказалось, это так просто! Он начал с диалога. Живое слово прозвучало с первой строки и дало буйные ростки жизни. Он творил мир…