Джон Кутзее - Сцены из провинциальной жизни

Сначала он идет к дантисту, затем к отоларингологу, который посылает его на рентген. Рентген обнаруживает, что у него раковая опухоль на гортани. Ему рекомендуют срочно оперироваться.

Он навещает отца в мужской палате в больнице Гроте Схур. На отце больничная пижама, в глазах страх. В слишком большой пижамной куртке он похож на птицу — кожа да кости.

— Это обычная операция, — успокаивает он отца. — Через несколько дней ты уже будешь дома.

— Ты объяснишь братьям? — с трудом шепчет отец.

— Я им позвоню.

— Миссис Нурдиен очень способная.

— Я уверен, что миссис Нурдиен очень способная. Не сомневаюсь, что она справится, пока ты не вернешься.

Больше сказать нечего. Он мог бы взять отца за руку и подержать ее, утешить его, внушить, что он не одинок, что его нежно любят. Но не делает этого. У них в семье было не принято — исключение составляли маленькие дети, которые еще слишком малы для «формирования», — не принято дотрагиваться до другого. И это еще не самое худшее. Если бы в этой критической ситуации он наплевал на привычки семьи и взял отца за руку — было бы правдой то, что символизирует бы этот жест? Любит ли он отца на самом деле? Отец действительно не одинок?

Он совершает долгую прогулку от больницы до Мейн-роуд. Потом — по Мейн-роуд до Ньюлендса. Завывает юго-восточный ветер, гоня мусор из канав. Он идет быстро, чувствуя, как упруга походка, как ровно бьется сердце. Больничный воздух все еще у него в легких, нужно выдохнуть, избавиться от него.

Когда на следующий день он приходит в палату, отец лежит, вытянувшись, на спине, грудь и горло в бинтах, из которых торчат трубки. Он похож на труп, труп старика.

Он подготовлен к этому зрелищу. Гортань, на которой была опухоль, пришлось удалить, говорит хирург, этого было не избежать. Отец больше не сможет нормально говорить. Однако в свое время, после того как заживет рана, ему сделают протез, который позволит голосовое общение. Более срочная задача — помешать раку распространиться, а это означает дальнейшее наблюдение плюс рентгенотерапия.

— Отец об этом знает? — спрашивает он хирурга. — Знает, что ему предстоит?

— Я пытался ему сказать, — отвечает хирург, — но не уверен, что до него дошло. Он в состоянии шока. Чего, разумеется, и следовало ожидать.

Он стоит над фигурой, лежащей на кровати.

— Я позвонил в «Акме», — сообщает он. — Поговорил с братьями и объяснил ситуацию.

Отец открывает глаза. Обычно он скептически относился к способности глаз выражать сложные чувства, но на этот раз он потрясен. Взгляд отца говорит о полном безразличии: безразличии к нему, безразличии к «Акме ауто», безразличии ко всему, кроме судьбы собственной души перед лицом вечности.

— Братья передают тебе привет, — продолжает он. — Желают скорейшего выздоровления. Говорят, чтобы ты не беспокоился: миссис Нурдиен будет оборонять крепость, пока ты не будешь готов вернуться.

Это правда. Братья или тот из них, с которым он беседовал, были в высшей степени внимательны. Пусть их бухгалтер другого вероисповедания, но братья не бесчувственные люди. «Сокровище» — так назвали братья его отца. «Ваш отец сокровище, его место будет всегда его ждать».

Конечно, все это выдумки. Отец никогда не вернется на работу. Через неделю, две или три его, поправившегося или частично выздоровевшего, отправят домой, чтобы он начал следующий, финальный этап своей жизни, когда его хлеб насущный будет зависеть от Благотворительного фонда автомобильной индустрии, от Южно-Африканского государства в лице пенсионного департамента и от его родни.

— Тебе что-нибудь принести? — спрашивает он.

Отец делает какие-то движения левой рукой, ногти на которой, как он замечает, грязные.

— Хочешь написать? — спрашивает он.

Он вынимает записную книжку, открывает ее на странице, озаглавленной «Телефонные номера», и протягивает вместе с карандашом.

Пальцы перестают двигаться, взгляд становится отсутствующим.

— Я не понимаю, что ты хочешь, — говорит он. — Попытайся еще раз дать понять, что ты имеешь в виду.

Отец медленно поводит головой, слева направо.

На тумбочках возле других коек в палате вазы с цветами, журналы, на некоторых — фотографии в рамочках. Тумбочка рядом с койкой отца пустая, на ней только стакан воды.

— Мне нужно идти, — говорит он. — Мне пора в класс, на занятия.

В киоске возле парадного входа он покупает пакетик леденцов и возвращается к постели отца.

— Это тебе, — говорит он. — Чтобы пососать, если во рту пересохнет.

Через две недели отец возвращается домой в санитарной карете. Он способен передвигаться, шаркая, с помощью палочки. Отец проходит прямо в свою комнату и закрывается там.

Один из санитаров вручает ему брошюру с инструкциями, озаглавленную «Ларингэктомия — уход за пациентами» и карточку с расписанием, где указано, когда клиника открыта. Он смотрит на брошюру. Там изображена человеческая голова, на горле внизу — темный кружок. «Уход за раной», — написано под рисунком.

Он делает шаг назад.

— Я этого не умею, — говорит он.

Санитары обмениваются взглядами, пожимают плечами. Уход за раной, уход за пациентом — не их дело. В их обязанности входит доставить пациента к месту жительства. А дальше уж дело пациента, или семьи пациента, или ничье.

Прежде он, Джон, был слишком мало занят. Теперь все изменится. Теперь он будет так занят, что едва сможет справиться. Придется отказаться от некоторых своих замыслов и стать сиделкой. Или же, если он не желает стать сиделкой, то должен объявить своему отцу: «Я не могу ухаживать за тобой день и ночь. Я собираюсь тебя покинуть. До свидания». Либо одно, либо другое — третьего не дано.

Бойскауты-волчата — младшая дружина бойскаутов, от восьми до десяти лет.

Вероятно, автор иронизирует, вкладывая в уста учительницы нелепое противопоставление католика христианину ( Прим. ред. ).

Карточная игра.

У. Шекспир. «Макбет», акт IV ( перевод Ю. Корнеева ).

Фирменное название бриллиантина для волос.

Телевизионная программа 50-х годов с участием трех комиков.

Английское you означает и «ты», и «вы», следовательно, африканеры опасаются, что их заподозрят в фамильярности со старшими.

Зенон из Элеи — древнегреческий философ, известный своими знаменитыми парадоксами («Ахиллес», «Стрела» и др.), которые обосновывают невозможность движения и т. п.