Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Ragazza, ragazza… — Как они страстно жестикулируют, сверкают глазами, вскидывают сухие кулачки… Милый, доброжелательный народ. Никто не огрызнется на тебя, зеваку, даже не покосится. Все веселы, всем хорошо.

А молодежь — у моря. Девчонки в коротеньких юбках, парни одеты очень просто, едят немецкое мороженое (оно лучше), дремлют на траве у странной статуи, изображающей некие округлые формы, целуются на каменных скамейках. Их велосипеды и мотоциклы валяются у ног, прислонены к парапету. Рядом скачет музыка — танцы… Местные и приезжие в одной толпе. Много русских — ухо так и вылавливает в вечернем гуле родную речь:

— Мам, а тут компьютерные игры…

— Миша, на улице ничего не покупай!

— Смотри, сколько серебра! Это серебро или что?..

— Таня, не смей разговаривать с незнакомцами!.. Может, это наши?!

— Ты пробовал «кьянти»?

Андрей с Наташей бродили кругами и оказались под темным собором, он до небес, от него холодом веет и собачей мочой. Мимо проходят благообразные медленные люди. Зажглись фонари. В некоторых учреждениях и магазинчиках опускают металлические шторы. Но глаз успевает увидеть на сверкающих витринах огромное количество книг о музыке — на обложках портреты Россини и Верди, Паваротти и Марии Каллас… и лазерные диски… и ноты, ноты… А это что?! Наташа первой увидела:

— Андрей, скрипки!..

— Где?! — И верно — светится широкое окно, за ним — мастерская, полки, стенды, всё увешано золотистыми скрипками и виолончелями, как в детстве — колхозная выставка снопами… И сидит немолодой уже человек в очках, похожий длинным лицом и сутулостью своей на покойного дирижера Мравинского, что-то поправляет резцом на доске. А вокруг заготовки на длинных столах — желтые деки, черные грифы… И станки… вот круглопильный… вот фрезерный… Боже, какое счастье! Сколько музыки! И какая молодчина Наташа — увидела. И не только увидела — дернув за руку, спросила:

— А твою главную жену… — хихикнула и продолжила. — … этот папа Карло свинчивает, сколачивает?

— Склеивает, склеивает! Свинчивать нельзя, слишком близко к слову «свин»!.. Андрей благодарно обнял ее.

— А у меня папа был столяр. Я всякие клеи помню.

— Да? А был у него клей, например, мездровый… из сухожилий и хрящей? Или рыбий — самый лучший на свете! Вываривают из головы осетра! — Мастер за окном поднял голову. — А знаешь, какие смолы здесь применяют? Сандарак…

— Сандарак, — восхищено повторила Наташа чудесное слово, сама обнимая мужа.

— Бальзам… Щеллак… Воск!..

— Воск!.. Я очень люблю мед. И тебя.

— А из какого дерева делают? Белый клен берут…

— Клен ты мой опавший? — встав на носочки, дышит Андрею в ушко.

— Клен ты мой опавший. Явор… бук… граб… Обечайки гнут из березовой фанеры… Для смычков идет бразильское красное дерево… Очень, очень сложная штука — скрипка! Именно как женщина!

Разглядев, что перед окнами остановилась некая счастливая парочка, мастер снял очки и, закинув голову, устало посмотрел на Андрея и Наташу. И неожиданно улыбнувшись, послал воздушный поцелуй этой молодой, розовой от загара русской женщине… И Наташа ответила тем же.

Андрей не узнавал жену — она так изменилась за последние дни, стала почти мгновенно понимать его, смятенного, то горделиво пребывающего в своем космосе, а то слабого, потерянного, молящего о женской милости… Он обнял Наташеньку сильно, как обнимают в юности, чтобы полнее ощутить ВСЁ ее и свое через одежды…

Какой славный городок! Как они сегодня хорошо побродили… И колдовского красного вина выпили в каком-то баре, и гитариста с микрофоном на шее послушали… Правда, возле светофора, на мигающем желтом свету, случилось и не слишком приятная встреча. Приглядевшись к Андрею и Наташе, к ним подскочил сухонький старичок в белом костюме:

— Русские?..

— Да, — улыбнулся Андрей.

— Родину бросили?! Насовсем?.. — завопил незнакомец. — По глазам вижу — молодец! Такой же негодяй, как я!.. Я — потомственный дворянин, я здесь, в Италии живу и радуюсь, а вы погибнете — это вам возмездие!..

— Он сумасшедший… — в страхе прошептала Наташа, пытаясь оттащить мужа подальше от старичка. Но тот заступил им на асфальте «зебру».

— Лучше бы я в лагерях отсидел, без зубов остался, но с чистой совестью вышел на волю!.. Ха-ха-ха!.. А вы еще попомните меня, предатели Пушкина и Чайковского, Блока и Менделеева!.. — старичок в белом, наконец, побежал в переулок.

Господи, каких только людей не раскидало по свету… Но сейчас времена другие. Захотим — и вернемся в Россию.

А море катит прозрачные зеленые глыбы под луной… и хочется жить именно здесь, жить долго и счастливо. И кажется, для этого теперь есть всё!

Но последнюю ночь перед фестивалем Андрей провел в тревожном полузабытьи. Как мы уже отмечали месяц назад, сны ему перестали сниться. Однако сегодня привиделось явственно: он стоит со скрипкой в темноте, прислонясь к стене, уходящей до небес… и вдруг чувствует, что эта стена дышит как живая, и только сейчас понимает — она покрыта шерстью, как кожа огромного жаркого существа…

Утром Андрей пришел к директору Тартини с просьбой посоветовать: нужно ли ему покупать фрак? Или сойдет обычный костюм? Синьор трагически округлил угольные глаза и посоветовал купить фрак:

— Si, si… marsina…frac…

Пошли втроем (с Наташей) по магазинам, но нигде фраков не было, а имелись в продаже только легкомысленные пестрые пиджаки и белые штаны.

Синьор Тартини щелкнул пальцами, как будто выстелил из двух пистолетов, — он вспомнил про свой старый фрак, который, возможно, подойдет для Андрея, синьор носил его лет двадцать назад, когда сам был худ, как Андрей. Он попросит свою домработницу принести его в отель к Андрею. Пусть синьор Сабанов ждет.

Но Андрей совсем забыл, что в отеле он живет под фамилией Лыков. И когда, прождав час, совсем случайно он увидел с балкона, что перед входом в отель растерянно топчутся сам синьор Тартини и женщина со свертком, выскочил к ним красный от неловкости.

— Простите… Но я… я тут живу остановился под фамилией Лыков… Это другая моя фамилия. У нас так бывает.

— Pseudo'nimo?.. — ахнул доброжелательный директор. — Cabanov-Likov? Э-это каак Nemirovitz-Dantcenko?

— Си, си.

Поднялись в номер, женщина осталась в коридоре, Андрей надел фрак директора, фрак подошел, но был короток. Андрей выглядел в нем смешно. А заказывать, шить новый уже было поздно…

Синьор Тартини простонал, закатив глаза, и объявил, что сделает так: он назовет фамилию гостя, но скажет уважаемой публике, что синьор Сабанов только что из морозной (это в июле-то!) Сибири, и он выйдет в свитерке, джинсах, чтобы поразить всех исполнением солнечного Россини. Контраст может даже принести пользу.