Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Она зажилась! Она не собирается помирать! — вдруг заорала Броня. Мне начхать, что ты обо мне думаешь! Хочешь — забирай опять на хрен… Мажусь или одеваюсь — уставится и молчит, молчит…

Алексей закашлялся, чтобы заглушить слова жены, помог матери, вялой и безучастной, встать и увел ее в спальню.

— Спасибо, сынок… — еле слышно прошептала старуха. — Я лягу.

Неужели все слышала? Когда Алексей, закрыв плотнее за собой дверь, вернулся в большую комнату, с балкона неслись слова одно страшнее другого:

— А меня презирает! Не идет на контакт! Подумаешь, партийная фифа! Я для нее бревно! А это она для меня — гнилое бревно с глазами!

— Как смеешь? — пищала Светлана. — Ты микроцефал!

— Смею! У меня сын! Ему надо расти!.. А она со своими иконами, со своим Лениным!.. Если ты не хочешь, чего ж твоя старшая дочь не заберет? Хорошо ей там, в Америке, в долларах жопой сидит…

Алексей Александрович постоял, бледный, под насмешливым взглядом Эльзы и, наконец, прохрипев:

— Нехорошо, Бронислава! Пошли вы все вон! — схватил куртку и выскочил из дому.

Он долго бродил по улицам, кажется, плакал, вернулся заполночь — сынок сидел перед экраном компьютера, Эльза и Светлана уже ушли, стол остался не убран. Бронислава в белых трусах, широко раскинув колени, пьяная, перед старинным маминым трельяжем разбирала огромную свою сверкающую прическу.

— Ты чего, где ты был? — невинным голосом пропела она.

У Алексея Александровича затряслись губы.

— Как… как ты можешь так о маме моей? Ты!

— Ну прости… ну погорячилась… — Поднялась и даже хотела его поцеловать открытым ртом. — Ну чего ты? Пусть у Светки поживет. Хоть неделю, блин… Чтоб мы соскучились. Я ее сама на руках на этаж подниму, лифт опять энергетики собираются отключать, Светка сказала.

— У нее там негде, — сквозь зубы выдавил Алексей Александрович.

— Как же негде? Двухкомнатная.

— А у нас трех!

— Но у нас мужчина подрастает. А она одна.

— У нее Вероника с дитем!

— Вероника с дитем? А что же у своего мужа-узбека не живет? Коттедж строят? Сколько он его будет строить? Он его будет строить всегда. А они будут жить у твоей сестры. И еще его туда пропишут…

Спорить с Брониславой — все равно что на ветру от спички прикуривать. В глаз искру вобьешь, а сигарету не зажжешь. К черту!

Алексей Александрович судорожно погладил сына по голове и пошел спать. Когда жена легла рядом, отвернулся. Но она не была бы победоносной Брониславой, если бы не возбудила его, все еще хмельного, на ночные дела, пусть и короткие… А где любовь, там и согласие…

«Как-нибудь само все образуется…» — подумал он, засыпая. Он никогда не любил свар… А возможно, просто-напросто трусом вырос, трусом, думая, что вырос брезгливым…

А еще одна идея Левушкина-Александрова состояла в том, что когда-нибудь на Земле люди, птицы, звери и рыбы начнут понимать друг друга. Уже сейчас сорока запоминает более тридцати слов, собака — десятка полтора. Лошади и свиньи умнее, чем мы про них думаем. А дельфины — и вовсе загадка с их скрипучим языком… И уже сейчас можно было бы попытаться составить будущий язык для Большого общения, учитывающий строение гортани птиц и зверей…

Утром проснулся от хохота. Жена визжит, сын Митя звонко хохочет, словно песик лает, — у них с Броней похожий смех, волнообразный.

— Что? — протирая глаза, спросил Алексей Александрович.

Броня, визжа, показала ему в сторону маминой спальни. Господи, что там? Что-то позорное совершила?..

Алексей Александрович заглянул в полусумрак маминой комнаты и с ужасом увидел: мать вся обвязана нитками и веревочками и притянута к стальным стойкам кровати.

— Как Гулливер! — смеялся мелкозубый сын. — Как Гулливер!..

Алексей Александрович быстро нагнулся и отвесил Митьке тяжелую оплеуху. Мальчик отлетел к двери и сполз на пол, Бронислава бросилась к нему и, оборачиваясь, зарычала:

— Не смей!..

— Это как вы смеете?!

— Ну, подурачился… Ты же сам ему говоришь — читай книги, не смотри телик. Вот он и прочел.

— Да ладно уж… — донесся до них тихий голос старухи. Она, наконец, поняла, почему не может подняться, лежала, кривя черный, беззубый рот. — Я не обижаюсь…

Как в дурном сне, Алексей Александрович принялся рвать нитки, схватил ножницы, освободил мать, обнял.

— Прости, мам… Я этому щенку еще покажу! Наслушался здесь…

— Не надо, — попросила старуха. — Лучше помоги встать. — Качнувшись, поднялась, сделала два шага, и незамеченная нитка потянула с подоконника вазу — та, упав, покатилась по паркету.

Мальчик неуверенно засмеялся, глядя на свою мать. Алексей Александрович взял сына за уши и, пригнувшись, посмотрел ему в глаза. Тот невинно, как в такие минуты Броня, моргал и скалился.

— Смотри… — только и проскрипел отец и, быстро одевшись, поехал на работу.

От всего происшедшего он решился, наконец, на встречу с Белендеевым. Тот звонил уже раз семь, хотя давно мог бы взять и заглянуть в лабораторию к Левушкину-Александрову. Но Мишке-Солнцу, видимо, не хочется говорить при незнакомых людях.

Что ж, если гора не идет к Магомету… Алексей позвонил в обеденное время в Институт физики, в приемную академика Марьясова: может, снова кофе с коньяком пьют?..

Кофе с коньяком у начальства точно пили (так сообщила секретарша Кира), но Мишки-Солнца там не оказалось.

Позвонил Анне Муравьевой — та ответила, что Мишка только что доложил анекдот и отчалил. Алексей набрал номер Дома ученых — сказали, что иностранный гость с некоей дамой спустился в ресторан.

Идти, когда человек настроен развлекаться, не стоит. И Алексей Александрович долго стоял у входа в свой институт, как буриданов осел, не решаясь: в лесу покружить с полчаса (голова болела) или все же зайти в лабораторию, узнать, как там молодые сотрудники.

И в эту минуту запиликал в кармане сотовый. Алексей достал телефон, и голос Мишки в самое ухо произнес:

— Я рад был узнать, что ты спрашивал обо мне. Я уж подумал, боишься бебешников. Да мне ничего от тебя не нужно. Только посмотреть на новое поколение, якие вы нынче, и вспомнить, що в нас було… Приходи! Красавица, которая составит нам компанию, твоя давняя знакомая.

— Кто? — упало сердце у Алексея. Не Галя же Саврасова?

— О-о!.. Угадай! Имя ее носит ваша… наша гениальная поэтесса…

— Белла Денежкина? — пробормотал Алексей. Господи, ведь именно к ней когда-то с покойным Митей он шел в новогодний вечер, а попал… Может быть, сама судьба его сегодня сводит с ней, чтобы еще сильнее помучить угрызениями совести? Да и с Михаилом Ефимовичем можно будет обсудить какой-нибудь проект. Например, создание фильтров алюминиевого завода город гибнет от облаков фтора, сжигающего не то что легкие у людей — стекла домов, превращая их в пчелиные соты…