Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Свалившись на ту сторону, на репьи в снегу, Миня встал и, прихрамывая, побрел прочь. А куда? Куда пойти? Да еще мокро в обуви — кровь сочится….

И засеменил Миня Лавриков, подволакивая правую, обратно по шоссе, потащился, словно во сне, в свою далекую отсюда баньку. Он плакал и проклинал плохих людей. «Наверное, плохих людей больше, чем добрых… — думал он. — Сколько я помню добрых?»

Отец у него добрый был? Добрый. Помогал ремонтировать соседям электроплитки, утюги. Мама доброй была? Давала в сельской библиотеке книги читать, не оставляя никакого залога, как это делают теперь везде, а плохие люди книги те зажиливали, и мать из своей крохотной зарплаты покупала вместо пропавших. Татьяна добрая? Конечно. Она до красных глаз занималась с заочниками, когда в университете работала. И никаких подарков не принимала, отнесите своим близким, говорила…

А вот не Саня ли Берестнёв подсказал бандитам про то, что Миня с деньгами в портфеле (а Миня всегда с портфелем, даже если там отвертки и кусачки) будет стоять против металлургического завода? Или это его приятель из Москвы организовал? Нет, нет, не верится. Но почему все — таки Саня не подождал Миню, почему с ним вместе не поехал?

Но если так думать, можно про каждого плохое надумать. Но если добрым жить становится все хуже, стало быть, простая арифметика: злых людей стало больше. «И если я хоть еще раз, как придурок, раззявлюсь в улыбке, поверю чьим — нибудь красным словам… — бормотал Лавриков, плетясь боком из — за боли в ноге по гладкому, обледенелому шоссе, ограбленный, много раз избитый. — Прокляну себя и весь свой род… Надо жить иначе!»

Он издали увидел — посреди дороги стоит, накренясь на угол, груженая углем телега без правого переднего колеса, колесо валяется на обочине, возчик бьет кнутом сивую от пота и инея лошадь, та упала между оглоблями, бьется на земле.

— Тяни, старая блядь!.. — орет мужик. — Ну?! Скользко же! Давай!

Увидев Лаврикова, он указал кнутом:

— Чё вылупился! Помоги колесо поставить! Ты, тебе говорю!

С трудом доковыляв, Миня тихо спросил:

— А почему не на санях?

— Не твое дело, мудак!.. — взъярился возчик. Он был в военной зеленой фуфайке, в пятнистых штанах. — Давай, подними за края, я колесо надену.

Но Лавриков сразу понял — ему телегу не поднять, угля нагружено с тонну, да и лошадь придавила крупом правую оглоблю.

— Ты зачем ее бьешь? — спросил Миня, оглядываясь в надежде, что, может быть, какой — нибудь грузовик появится.

Мужик оскалился и больно хлестнул Миню по ногам. Миня взвыл:

— За что? Олигофрен, что ли? — И сплюнул, и попятился, и пошел себе дальше, в сторону села Кунье. «Столько злобы в человеке… он и лошадь погубит, идиот…»

Только к вечеру он добрался до своего родного лежбища. Слава Богу, банька никем не занята…

Неделя оказалась безумной, в субботу Татьяна уже валилась с ног, даже в магазине, покупая хлеб, обратилась к продавщице по — английски. Это из — за того, что в город понаехало множество иностранцев и четыре дня Татьяна работала с ними на двух параллельных симпозиумах, а затем на четырех пресс — конференциях. Также по просьбе мэра с гостями дважды ездила показать ГЭС, нашу гигантскую плотину. В позднеосеннюю непогоду, вверх по реке, на скоростном суденышке с подводными крыльями… красиво, конечно: в лицо метет пышный снег, а люди летят над лиловой зеркальной водой… А главное — бесконечные вопросы иноземных бизнесменов: есть ли еще в Сибири место, куда они могут воткнуть свой длинный, обернутый долларами нос…

В пятницу после обеда Татьяна отпросилась с работы (гости улетели в Кемерово) — вспомнила, что на огороде под снегом осталась свекла, да и картошка выбрана не вся… После школы подъехала помочь и Валя, работали споро. И на следующий день в субботу много мешков оттартали в погреб, кусты смородины обмотали старыми мешками, обставили дощечками, почти все успели, но к сумеркам дочка раскашлялась. Татьяна потрогала ей лоб — горячий! Господи, неужто простудилась в своей разноцветной, коротенькой, как майка, надутой воздухом курточке?..

— Немедленно домой! Ну, ее, свеклу… ничего ей не сделается… а редьке — тем более!

Ночью девочка металась, стонала, просила пить. Мать поила ее чаем с молоком, давала мед, аскорбиновую кислоту в порошочке.

— Зачем я тебя взяла на огород!. — сокрушалась Татьяна Сергеевна. Девочка смущенно отвечала:

— Мам, да я сама… В школе сквозняки…

Но не сквозняки были виной, что Валя простудилась. Она на днях караулила и подкараулила маминого знакомого возле «сливочника» — так называют в городе огромное здание из красного кирпича, с длинными лоджиями, с выпуклыми стеклянными полусферами — там у богатых людей зимние сады. Как Валя узнала, что именно там живет Вячеслав Михайлович? Случайно услышала в его разговоре с мамой, что даже у них неделю не было горячей воды, почему телевидение и показало злорадно этот дом, загнутый, как школьный магнит, с охраной и шлагбаумом во дворе. И Валя видела эту передачу.

Каргаполов появился уже к вечеру — он вышел из вишневой длинной машины и, поправляя на ветру меховую шапку с козырьком, запахивая длинное кожаное пальто, направился ко второму подъезду. Валя стояла наугад возле третьего подъезда, махнула рукой и быстро подбежала к нему:

— Дядя Слава!..

— Что?.. — он испугался. Он сразу узнал ее. — Что — нибудь случилось?

— Н-нет… Мне надо с вами поговорить. Можно?

— Конечно. Поднимемся ко мне?

— Нет. — Валя оглядывалась, ей было и стыдно, и страшно. Может быть, в самом деле было разумней подняться подальше от чужих глаз в его квартиру. Нет, лучше здесь и быстрее. Она вскинула глаза на высокого настырного дядю. — Дядя Слава. У меня секретная просьба.

— Слушаю, Валечка. — Он уже улыбался, наверное, предполагая услышать некую детскую нелепую просьбу.

На столбах во дворе загорелись серебристые фонари, похожие сквозь летящий снег на ландыши, и, отворачиваясь от света, Валя заторопилась.

— Дядя Слава. Вы не можете дать мне взаймы денег? Только чтобы мама не знала. Я скажу, что мы с классом едем в пансионат на каникулы, а сама в Москву. Я найду папу. Маланина говорила, что ей говорили: его там видели — он там катался на красном «вольво»…

— Маланина говорила. Какие глупости!

Валя усмехнулась.

— Понимаю, вы не заинтересованы…

— Почему ты так говоришь? — лицо у Вячеслава Михайловича потемнело. Он нервно подергал кончики напалечников на вишневых кожаных печатках. — Валентина. Я люблю твою маму, но это не значит… даже не знаю, что сказать!

— Потому и не знаете, что вам лучше, если его не найдут. — Валя задрала рукав, посмотрела на наручные часики, подарок отца, давая понять, что сейчас уйдет.