Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Я… я Данте протитала. Я… я не могу ничего запомнить, так много. Я, наверно, дура?

— Никакая не дура… это очень сложное произведение. Я бы хотел, чтобы вы поняли структуру поэмы. А главное, я просил найти, куда поместил автор лживых людей.

— Да, да… это место я переписала… — Она вынула из кожаной сумки тетрадочку. — Вот. И еще натяла «Приглашение на казнь»… Валентин Петрович, почему так? Он как бы рассказывает, а потом как бы и не было этого…

«В этом и суть, — хотел было пояснить Углев девочке. — Человек живет ожиданием событий и воспоминаниями событий, слои ощущений поднимаются в нем, перемешиваются…» Но, тоскливо поморщившись, терпеливо начал:

— Я вас просил ознакомиться с романом «Дар». «Приглашение на казнь» читать вам пока рановато. Давайте снова вернемся к вещам простым.

Когда человек долбит ломом камень, он ведь не только бьет, но и отводит лом далеко назад, чтобы было место для разгона, чтобы набрать эм вэ квадрат пополам, так это в физике? Ксения, а что самое-самое простое? Даже не так, что в самом начале всего сущего и мыслимого стоит и стояло?

— В натяле было Слово, — машинально пробормотала Ксения. — И Слово было Бог…

— Верно! — Учитель обрадовался хоть столь малому прогрессу в речах десятиклассницы. — Верно! Поговорим о самом русском языке. Вот послушайте несколько фраз Бунина: «У нас нет чувства своего начала и конца. И очень жаль, что мне сказали, когда именно я родился. Если бы не сказали, я бы теперь и понятия не имел о своем возрасте — и, значит, был бы избавлен от мысли, что мне будто бы полагается лет через десять или двадцать умереть. А родись и живи я на необитаемом острове, я бы даже и о самом существовании смерти не подозревал.

„Вот было бы счастье!“ — хочется прибавить мне. Но кто знает? Может быть, великое несчастье. Да и правда ли, что не подозревал бы? Не рождаемся ли мы с чувством смерти? А если нет, если бы не подозревал, любил ли бы я жизнь так, как люблю, любил?»

Читая это дивное откровение Бунина, Углев привычно прослезился.

Девица с удивлением смотрела на него. И, догадываясь, что она должна как-то отозваться, сказала:

— Красивые какие слова, — и добавила: — Я тоже об этом думаю сейчас.

Иногда хочется прыгнуть с крыши и проснуться.

Неожиданно такая тоска открылась в ее простеньких словах.

— А если не проснешься? — сделал вид, что рассердился, Валентин Петрович.

— А может быть, это не хуже? — простодушно спросила Ксения.

Боже мой, с ее-то нарядами, с ее хорошей едой… что-то все же мучает душонку? Может быть, девочка не так уж безнадежна?

— Спать и уснуть… и видеть сны? Какие сны мне в смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят… вот в чем вопрос…

Извините, Шекспир, — глядя пристально на нее, пробормотал Углев. В нем была эта смешная привычка, как и у Эммы Калачевской, цитировать к месту и не к месту. Но сейчас он, право же, растерялся.

— Нет-нет, Ксения. Надо жить! Надо себя поднимать за волосы, как Мюнхгаузен из болота. — И долго еще говорил ей, что важно читать именно русскую литературу именно в ее возрасте, здесь, вдали от хороших университетов и библиотек… — Вот еще кусочек.

«Но все же смерть оставалась смертью, и я уже знал и даже порой со страхом чувствовал, что на земле все должны умереть — вообще, еще очень не скоро, но, в частности, в любое время, особенно же накануне Великого поста. У нас в доме поздним вечером все вдруг делались тогда кроткими, смиренно кланялись друг другу, прося друг у друга прощения, как бы разлучались друг с другом, думая и боясь, как бы и впрямь не оказалась эта ночь нашей последней ночью на земле. Думал так и я и всегда ложился в постель с тяжелым сердцем перед могущим быть в эту роковую ночь Страшным судом, каким-то грозным „вторым пришествием“ и, что хуже всего, „восстанием всех мертвых“. А потом начинался Великий пост — целых шесть недель отказа от жизни, от всех ее радостей. А там — Страстная неделя, когда умирал даже Сам Спаситель…»

Школьница внимательно слушала, расширив глаза, как ее мать перед тем, как начать врать. Но девочке-то зачем и о чем врать? Видимо, ей вправду интересно. В маленьком камине возле их ног трудно горели сырые, зимою купленные березовые поленья, они шипели, чадили — сгорала, треща, береста, и лишь комья газет, во множестве засовываемые меж дров, поднимали гулкое пламя и постепенно прогревали дрова, и наконец они схватывались по ребрам желтым пламенем. Истинного чуда надо было дождаться, когда уже угли дышат, шают, как говорят в Сибири, этого слова, кстати, у Бунина нет.

Углев для юной гостьи вспомнил стихи Фета:

О чем эти стихи? Что прокатилось, что прозвенело? Ксения не знала, что сказать, как-то жалко, жалостно смотрела в лицо учителю, ей хотелось быть умной, хотелось нравиться ему, но она догадывалась, что она неинтересна, знаний мало, язык косен, и личико у нее то бледнело, то горело, и по мере чтения бунинской прозы она была близка, кажется, к обмороку. Или ему, старому человеку, так лишь показалось, а личико ее просто горело от молодости, да на нем играл отсвет пламени из камина. Когда там огонь пригасал, Ксения выглядела удрученной.

— Я поняла, отень-отень красиво сказано, — пришепетывая, откликалась она в ответ на вопросительные, правда, быстрые и искоса, взгляды учителя.

«А ведь надо бы как-то ее речь выправить. Хорошего логопеда в городе я не знаю. Посоветовать камушки во рту держать, когда говорит, так делал Демосфен… и многие актеры…» Хотел предложить и — не решился.

Все-таки девица, неловко. Кто-нибудь узнает, скажет: антисанитария.

Попробовать гипнозом подействовать? Какие-то приемы Углев знает…

Когда Ксения сбежала с крыльца, Валентин Петрович быстро собрался, надел меховую кепку, замкнул дачу и воротца на замок и поспешил домой: ему не хотелось сегодня встречаться с матерью Ксении. За эту зиму Татьяна взяла за правило каждый раз после возвращения дочери в коттедж приходить с вином и фруктами и все жаловалась на окружение мужа. Хотя в последнее время Углев все чаще склонялся к мысли, что делает она это скорее для того, чтобы показать учителю: им так же трудно жить, хотя бы в нравственном смысле.

— Игорь сам очень хороший, очень доверчивый, — тараторила она (Кстати, она сама не пришепетывает?! Значит, испортили дочку в детстве, сюсюкали с ней.). — Бизнес есть бизнес, особенно у нас, в России… как в пословице: «С волками жить — по-волчьи выть»…

Но не дошел он еще до оврага, как его нагнала, мигая фарами в вечернем полумраке, на «феррари» Татьяна. Она просигналила — Углев остановился и, сделав удивленное лицо (как если бы не ожидал!), подсел к Татьяне на соседнее кресло с откинутой лихо спинкой.