Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Михаил Михайлович, нетерпеливым жестом руки прервав объяснения Казака, приказал:

— Ввернуть сто десять. Не каждый день вижу на нарах избу-читальню. — И, подмигнув Никите, величественный полковник зашагал дальше, не обратив внимания на упавшую на пол возле «скалы» (или параши, если вам угодно) игральную карту туз крести, а также на «коней» — нити, тянущиеся под потолок, к зарешеченному крохотному окну, — это местная почта. Сегодня Отец родной был милостив, а причину его милости уже с порога, обернувшись, пояснил замполит Казак, скаля зубы и грозя кулаком человеку кавказской внешности на всякий случай:

— Внучек родился у Михалыча… Мишкой и назвали, — а потом, как бы вспомнив, подозвал пальцем к себе Никиту, шепотом объявил: — К тебе бывшая жена просится. Михалыч спрашивает: может, на ночь в комнату для свиданий пустить? Там диванчик есть. Она через милицию на него вышла… Что сказать Михалычу, пока он добрый?

Никита густо покраснел. «Зачем она пришла? Она что, разводится со своим майором? Или собирается ему нотации читать?»

— Нет-нет, — пролепетал Никита. — Не надо на ночь.

— Ну ты даешь! — заревела камера. — К нему баба пришла, а он…

— Нет-нет, — повторил Никита. — Если ей надо поговорить, то как положено…

Казак словно темную занавеску на лицо опустил.

— Хозяин-барин. Иди тогда, конвоир отведет… через стекло и пообщаетесь.

«Через стекло?! Есть же служебная комната, где я с папой и мамой виделся!» — удивился Никита. И понял: «видимо, адвокат приводила прилетевших родителей в служебную комнату, уговорив руководство СИЗО. И сама имеет право там с подсудимым говорить. А вот с иными лицами Никите придется общаться, как в кино показывают, через стекло, при помощи микрофона и радиодинамика».

Но, к сожалению (или к счастью), в большой комнате для встреч микрофонная связь не работала. По эту сторону мутного оргстекла на стульях сидели заключенные, человека три, а по ту сторону — пришедшие в СИЗО на свидание женщины. И среди них Никита не сразу признал бывшую жену.

Она была в простенькой кофте, в вельветовых брючках, ненамазанная (обычно и губы яркие, и щеки в розовых облачках). Сидит, моргает, как от табачного дыма, сложив руки на коленках, на левой руке — браслет с зелеными камушками, что-то новое. Видимо, подарок майора. Если надела, значит, дает понять: пришла вовсе не жаловаться на жизнь. Тогда зачем???

— Привет! — буркнул Никита, прекрасно осознавая, что она его не слышит. Но уж, верно, догадается по движению губ, что он поздоровался.

«Здравствуй!..» — ответила она. И что-то спросила.

Что? Наверное: «Как дела?» или «Как себя чувствуешь?» Рядом с ней, привстав со стула, кричит, забивая звенящим голосом всех других говорящих, девчонка в просторном белом, как березка, платье:

— Скорее возвращайся!.. Я беременна!.. У нас будет ребенок!

Сказали — мальчик!.. Скорее возвращайся!

Унылый молодой мужчина, сидящий по эту сторону стекла, опустил голову, ничего не отвечает.

Никита кивнул бывшей жене. Нет, в нем не было теперь ни раздражения, ни — тем более — ненависти к Марине. Любовь зла. Бывшая жена вполне цветущая на вид женщина. Одно непонятно: явилась пожалеть, из благородства?

«Мне вашей жалости не надо. Я уже другой».

Она снова что-то спросила, голосок тихий — не слышно. Вдруг замигала глазами, достала из сумочки тетрадку, выдернула страничку, что-то начирикала фломастером и подняла листок, чтобы Никита прочел ее послание.

«Я УШЛА ОТ АНДРЕЯ. ПРОСТИ МЕНЯ».

«Бедная!.. как же это тебя угораздило? Ты же к нему сбежала! Ты же мне изменяла, даже еще живя со мной! Ты же любила! Я же видел, как сияли твои глаза, когда пришла забрать свои вещи… как у кошки… или как у коровы… глупые и счастливые… Почему же ты его разлюбила?

Обидел? Мало украшений покупал? Нет, не говори так, Никита. Мало ли что могло случиться. Но я-то ничем уже не смогу отсюда помочь. Да и выйду на свободу — мирить не стану. Не потому что месть во мне кипит — когда уходит любовь, никто не поможет. Это страшная беда».

Ему вдруг стало жаль старого майора… Еще помрет, не дай Бог, от ишемии, от полночных метаний по городу, пытаясь перед всеми объясниться… из-за желания век обладать вертихвосткой… Кто знает, как еще она взбрыкнет…

Бывшая жена напряженно через стекло смотрит на его губы.

Лицо ее становится бледным, как давеча у Светланы Анатольевны.

Она, кажется, понимает безотрадные мысли Никиты. Она понимает: ему она тоже больше не нужна.

Марина закрыла ладошкой глаза, встала. И, слегка вихляясь (такая у некоторых женщин походка), пошла прочь.

«Бедная. Как бы помочь ей? Да никак».

Никита вернулся, конвоируемый тяжело сопящим охранником, в родную камеру — здесь уже горел яркий свет и соседи по нарам ожидали рассказа о свидании.

— Спасибо за внимание, — улыбнулся Никита. — Спасибо вам за сострадание. Ничего уже не склеить.

Да, что еще заметил за собой Никита: если в первые недели был соблазн иногда ввернуть тюремное словечко, то теперь хотелось говорить нормальным человеческим языком. Даже немного книжным. Да, книжным!

И Никита вновь окунулся в стихию гениальных мыслей… О, Монтень!

— Вот только вслушайтесь, господа: «Если кто-нибудь пользуется славой человека решительного и стойкого, то это вовсе не значит, что ему нельзя уклоняться, насколько возможно, от угрожающих ему бедствий…» И вот дальше: «Сократ потешался над Лахесом, который определял храбрость следующим образом: „Неколебимо стоять в строю перед лицом врага“. — „Как! — восклицал Сократ. — Разве было бы трусостью бить неприятеля, отступая перед ним?“».

Общее молчание в камере говорило о том, что приведенные строки из Монтеня далеко не пустые, хотя, наверное, каждый использует их мысленно по-своему.

— Еще чего-нибудь почитай! — попросил тихий голос. — Да наугад.

Погадай мне из твоего Монтеня.

— Извольте, — отвечал Никита и, раскрыв томик на первой попавшейся странице, огласил первые же сверху строки: — «Финикиец Бессий, которого упрекали в том, что он без причины разорил воробьиное гнездо и убил воробьев, оправдывался тем, что эти птички без умолку зря обвиняли его в убийстве отца. До этого мгновения никто ничего не знал об этом отцеубийстве…»

— Не надо больше! — простонал кто-то другой из угла камеры…

— Читай, читай! — попросил настойчиво тихий голос. — Я заказал!

— «Шпанская муха носит в себе какое-то вещество, которое служит противоядием против ее собственного яда. Сходным образом одновременно с наслаждением, которое мы получаем от порока, совесть начинает испытывать противоположное чувство, которое и во сне, и наяву начинает терзать нас…»

В ту ночь по просьбе камеры Никита зачитывал вслух «Опыты» Монтеня до половины четвертого. Есть на свете настоящие книги! Какое счастье, что тебе объяснил это Алексей Иванович Деев! Лучше поздно, чем никогда.