Томми Байер - Аквариум

Действовала я не спеша, вполне в духе тантризма, чутко и осторожно, трогала не только соски и клитор, но и все тело, словно оно принадлежит другой и нужно прежде познакомиться с ним получше. Я ласкала себя, щипала, царапала то тут, то там, добиваясь гусиной кожи и мурашек, — оттягивать оргазм у меня неплохо получалось. Не знаю, чего я хотела добиться: продлить удовольствие или нащупать границы терпения Калима и отобрать у него крошечную порцию власти. Если верно последнее, то я не преуспела: он покачивался, гнулся и играл мышцами так, словно времени вообще не существовало. И был целиком поглощен собственным отражением в зеркале, совершенно не замечая меня.

И вдруг, все-таки раньше, чем мне бы хотелось, моя расчетливость приказала долго жить — я понеслась по комнате и громко вскрикнула, как в прошлый раз. И снова заплакала.

Калим оделся мгновенно — я опять была в кресле — и вышел, не сказав ни слова. Перед тем как закрыть за собой дверь, обернулся и произнес: „Мне понадобится ключ“.»

«Пожалуйста, не давай», — подумал я и вдруг осознал, что у меня разболелась спина: читал, скрючившись перед экраном в неудобной позе. Меняя положение, даже вскрикнул от боли. Надо же, веду себя, как ребенок в кукольном театре, хоть и понимаю, что все мольбы и заклинания бессмысленны. Рано или поздно ключ он получит. События стремительно развиваются, увлекая меня за собой. До кульминации больше остановок не будет.

Тем временем стемнело. Весь день я потратил на чтение, если не считать беготню по городу, но ощущения, что конец близок, пока не возникало. Квадратик в правой колонке экрана еще не доходил до середины.

Я подавил желание подойти к окну, посмотреть на Джун или что-нибудь ей написать. Впервые за несколько недель вернулось ощущение, что с пальцами что-то не так: бледные, бесчувственные, словно ватные. Продолжив чтение, я принялся их разминать.

«В последующие дни, приходя к отцу, я не видела Калима, будто он знал: у меня все равно ничего с собой нет. Ключ я твердо решила ему не давать.

Как безумная я бросилась посещать театры, кино, концерты, больше, чем обычно, пила, потому что стала плохо спать. Просыпалась ровно в три и в половине пятого. Каждую ночь. В течение полумесяца.

Несколько раз я мельком видела француза в больнице, но он ко мне не подходил. Только молча кивал. Однажды эксперимента ради — захотелось проверить, действительно ли он обладает телепатическими способностями, — я прихватила с собой вторые ключи — от подъезда и квартиры. Интересно, почувствует он, что ключи у меня в сумке?

Просыпаясь ночью, я не мастурбировала — не видя его, в одиночестве, без полного ему подчинения, все получилось бы, как мне представлялось, слишком убого. И хотя всякий раз я испытывала возбуждение (только представь: каждую ночь в три и в половине пятого), я не давала воли рукам, а вставала с кровати, выпивала стакан воды или вина, подходила к окну и смотрела на улицу или переключала телевизионные каналы до тех пор, пока вновь не валилась с ног от усталости.

Я была преисполнена решимости выдержать, но поймала себя на том, что тоскую. Купила туалетную воду, которой он пользовался — „Арамис“, — натерлась ею и попыталась удовольствоваться воспоминаниями. Но потом поняла: ничего путного не выйдет, бросила это дело и убрала руку. Думаю, до конца оставалось совсем чуть-чуть. Но я чувствовала, что игра не стоит свеч.

Ясно, что так продолжаться не могло. Игра в эксцентричность рано или поздно теряет привлекательность, причем именно тогда, когда экзотика начинает восприниматься как норма. И что дальше? Еще большая эксцентричность? Это вполне соответствовало бы классическому определению наркотической зависимости. Так что же дальше? Словесная агрессия? Он станет меня осыпать бранью? Но ведь я рассмеюсь ему в лицо — слишком уж театрально. Или потребует, чтобы я засовывала в себя другие предметы, не только свечку? А потом? Других отверстий, кроме обычных и рта, у меня просто нет. Наверное, можно принести камеру и продать запись в какой-нибудь ночной клуб. Но тогда придется уехать из Нью-Йорка: на Манхэттене, насколько я знаю, порношоу больше нет.

С одной стороны, подобные мысли приносили облегчение, с другой — пробуждали страх. Я уже не так остро ощущала стыд и унижение, но взамен пришлось вернуться к привычным, довольно плоским эротическим переживаниям.

У меня было достаточно времени на размышления. Я по-прежнему не собиралась давать ему ключи и ради этого готова была прекратить наши отношения, но чем дальше, тем чувствительнее я становилась. Однажды, прибегнув к помощи „Арамиса“ и воспоминаний, мне удалось дойти до финала, но желание от этого только усилилось, и к нему прибавилась странная смесь презрения и жалости к себе самой. Похожее состояние я испытывала разве что в переходном возрасте. Тогда я почти все время пребывала в эмоциональном „похмелье“: была подавлена и стыдилась себя, полагая, что самоудовлетворение — это смешно, поскольку вызвано одиночеством, и низко, потому что эгоистично. А настоящий секс возможен, только если есть настоящая любовь.

Но после того как за спиной у меня остались уже несколько „единственных и настоящих любовей“, я вновь вернулась к самоудовлетворению. Сама себе я по крайней мере всегда останусь верна, всегда себя пойму. Сумею, когда захочу, быть нежной, грубой или страстной…»

«Чем ты весь день занимаешься, — написал я, — пока я сижу и читаю, читаю, читаю, и уши у меня красные как помидоры? Если бы мне сейчас измерили давление, я оказался бы в реанимации».

Джун. Делаю то, что хочется. Слушаю твои диски. Они мне очень нравятся. Итальянца прокрутила уже трижды, а Пола Саймона, наверное, раз семь. Жую чипсы и пью вино, а недавно приняла ванну, побродила по Интернету, что-то съела в обед и потом попыталась уснуть.

Барри. Иными словами, не тем, что ты так красочно описала?

Джун. Не тем.

Барри.?

Джун. Я жду, жду, жду, изо всех сил стараясь держать себя в руках, чтобы только не начать вырывать у себя волосы, кусать ногти или царапать лицо. Жду, как начинающая писательница, пока ее друг прочитает все до конца и скажет: «Вот здорово!»

Барри. Это и правда здорово. Ты умеешь писать. Пронимает до глубины души. Мне не доводилось еще испытывать на себе действие столь контрастного душа.

Джун. Глубокий долгий вздох облегчения и счастья. Вообще-то я писала все это только для себя. Ну и для тебя. Никому другому этого не читать.

Барри. Почему?

Джун. Когда дойдешь до конца, узнаешь. Каждый поймет, что это я. На чем ты остановился?

Барри. Ты не даешь ему ключи. И добиваешься оргазма своими силами.

Джун. Вот-вот. Глубокомысленный экскурс к основам мироустройства.