Томми Байер - Аквариум

Владелец предложил поехать, но я отказался.

— Дайте ключ и подписанный договор, — сказал я. — И свяжитесь с телефонной компанией, чтобы сегодня к вечеру я мог подключиться к Сети.

Он заметил, что телефонная связь давно функционирует — ведь архитектору постоянно необходим выход в Интернет, — и записал на бумажке три номера провайдеров. Оставалось только договориться о переадресации.

Я пошел в банк, оплатил счет, договор к моему возвращению уже был готов — я только дописал от руки, что имею право расторгнуть его в конце каждого месяца, а они своевременно должны извещать меня обо всех предстоящих строительных работах в моих помещениях.

— Чем вы тут собираетесь заниматься? — недоверчиво спросил он меня.

— Мне нужен главным образом электронный адрес, — ответил я. — В моей работе многое зависит от того, где стоит компьютер и куда направляются письма.

Он это проглотил, хотя наверняка подумал о том, что я связан с мафией, отмыванием денег, букмекерством, занимаюсь мошенничеством или какими-то сомнительными делами. Надеюсь, ему не придет в голову обратиться в полицию. Мужчины в форме, задающие глупые вопросы, не вписывались в мои планы.

Я взял напрокат маленький «опель-корсу» и купил голубой комбинезон и бейсбольную кепку. Вот и все снаряжение. И въехал в свой новый «офис».

У Джун не оказалось занавесок. Зачем занавески, если напротив пустой дом? В моем «офисе» было темно: если стоять в некотором отдалении от окна, она меня не увидит.

Изучая планировку ее квартиры, я дышал с трудом и ощущал сильное сердцебиение. Квартира была обставлена с большим вкусом: дорого и без излишеств. Обеденный стол, стулья из красного дерева, как у меня; два белых дивана и кресло; колонки и телевизор — черные, благородной формы; на задней стене, справа и слева от двери, — два закрытых стеллажа для книг.

Мне повезло: обе комнаты, окна которых выходили на мой «офис», подсвечивались из глубины квартиры. Над всеми дверями были застекленные окошки, и через них проникал слабый свет — то ли из освещенного внутреннего дворика, то ли из других комнат.

На меня смотрели большая гостиная и маленькая, соединенная с ней раздвижной дверью столовая, которая, несомненно, служила Джун кабинетом. У окна стоял большой письменный стол с единственным стулом, на столе — компьютер. Остальная часть квартиры, включая спальню, оставалась для меня невидимой. Сейчас Джун либо была там, либо ее вообще не было дома.

Я пробыл там час, упиваясь своей победой. Ради этого стоило солгать.

Потом я поехал в ближайший мебельный магазин, купил матрац, постельное белье и маленький крепкий складной стол со стулом. Женщина в кассе как-то странно на меня посмотрела. Взгляд этот мог означать как молчаливое понимание, почти солидарность, так и недоверие. Почему? Разве покупка стола и матраца выглядит подозрительно? Или она приняла меня за похитителя, оборудующего тюрьму для очередной жертвы? Или я просто превратился в параноика, склонного принимать реальность за шпионский фильм?

Только в машине я понял, что могло ей не понравиться. В своем отутюженном комбинезоне я выглядел человеком, ни разу в жизни не бравшим в руки инструментов, который сейчас спустится в подвал, где у него мастерская, и новехонькой циркулярной пилой отхватит себе обе руки, растущие «не из того места». В ее взгляде была насмешка.

Джун в нерешительности стояла посреди гостиной, озираясь по сторонам, словно размышляя, что еще можно улучшить. Нет, не похоже. Она вышла в прихожую, вернулась с бумажным рулоном. Развернула и повесила постеры на стену. Огромный Кандинский — много цветов, и особенно синего; такой же большой и такой же синий Миро; [59] Миро, Хоан (1893–1983) — испанский живописец-сюрреалист, скульптор, график. три почти одинаковые работы Ротко, чуть меньшего размера, в мягкой красноватой гамме.

Мне стало хорошо, оттого что я на нес смотрел. Никакого триумфа в душе, только покой. Я чувствовал облегчение и грусть, как после долгого путешествия. Здорово, что я снова дома, но пока чувствую себя чужим в непривычной еще обстановке.

Понаблюдав за Джун некоторое время, я быстро вышел, надвинув кепку на глаза, и спустился к машине — нужно было обеспечить электронную поддержку своего плана.

Вольфганг сразу выложил передо мной лучшее из того, что было в магазине, и выказал готовность установить все лично. Около десяти вечера, когда последние красные полосы растворились в небе, в моем «офисе» уже находились две веб-камеры, направленные на окна Джун. Ее не было дома, когда Вольфганг закреплял их изнутри на подоконнике. Решили оставить камеры за стеклом, хотя это, конечно, ухудшало качество изображения.

— Не буду ничего объяснять, — сказал я, поймав на себе уже третий его недоверчивый взгляд. — Только это не то, что ты думаешь.

— А я ничего и не думаю, — отозвался он с двусмысленной улыбкой. — Если вдруг понадобятся «жучки» или специальные микрофоны, дай знать заранее. Чтобы раздобыть их, нужно время.

— Не понадобятся, — ответил я. — Меня интересует лишь визуальный ряд.

Его ухмылка стала еще шире. Мне было неловко из-за того, что он считает меня вуаеристом, но моя уязвленная гордость и его мнение не имели сейчас никакого значения.

Компьютер я установил в задней комнате и, когда Вольфганг наконец ушел, то и дело переходил от окна к экрану и обратно, сравнивая изображение с реальностью. Джун вернулась домой минут десять назад и теперь сидела перед компьютером. Что-то печатала. Как прежде. Все снова в порядке.

Я едва держался на ногах от усталости, но сразу же взялся за инсталляцию программного обеспечения для работы с видеоизображениями. У меня все получилось. Часа через два воспаленными от напряжения глазами я смотрел непрерывный видеофильм в специальном окне в левом верхнем углу экрана. Джун спала. В ее квартире было темно.

Теперь придется следить за собой, обдумывать каждую фразу. Я не должен знать о Джун больше, чем она сочтет нужным сообщить. Заговорив о чем-то, что я мог только увидеть, я выдам себя. Буду учиться лгать.

Вчера Джун так и не написала. Мне показалось, она выглядит несчастной — сидит неподвижно перед компьютером сгорбившись и не сводит с него глаз. Потом выпрямилась, кликнула «мышкой» в команду «Ответить». Я не видел этого, но догадывался. По тому, как решительно она надавила на «мышку» — тем же движением, которым нажимают на буквы при печатании, — я понял: Джун закончила и отправляет «ответ».

Прошло не больше минуты, и у меня заиграло «арпеджио». Она устало откинулась на спинку стула, скрестив руки за головой.

«Ах, Барри, весь день меня терзало чувство вины и жалость к самой себе. Не понимаю, что случилось позавчера. Твои слова стали холодными и чужими, будто я тебе безразлична. Неужели из-за того, что я проявила недоверие? Знаю, ситуация нелепая: я хочу общаться с тобой, но кое-чего говорить просто не имею права, иначе ты меня вычислишь. Я понимаю, без искренности разговор невозможен. А ты был искренен, когда пообещал не искать меня? Честное слово?