Томми Байер - Аквариум

Каждый раз, когда я думал о Шейри, в моей голове одновременно возникали образы Шейри, Джун и Аннергет. Будто все три жили во мне, плавно перетекая друг в друга. С Шейри я бы непременно пошел в бутик «Армани», где она с радостными возгласами ринулась бы покупать все ей понравившееся. Джун в Нью-Йорке тоже носила вещи от «Армани» — так она писала. Шейри могла послать открытку матери, а Аннергет снова приехать во Флоренцию. Шейри спала бы со мной. Но я видел только Джун, сидящую на столе и лихорадочно двигающую рукой между ног… Аннергет считала меня особенным… мы стали бы с ней друзьями… я никогда бы не обманул Шейри… Джун врала мне… Все эти мысли роились в моей голове, постепенно вытесняя друг друга. Как в фильме, где один план постоянно сменяется следующим.

В комнате был балкон. В ванной куски «позолоты» отслаивались от водопроводного крана, но вид из окна открывался грандиозный. Слева — через Понте-Веккьо на пьяццале Микеланджело, справа — на реку Арно до самого горизонта. Интересно, чего бы захотелось сейчас Шейри?

Я попытался представить, что показываю ей места, которые сам люблю, и как она это воспринимает. Но после Жардино-ди-Боболи, собора и художественного салона, я понял, что все это чушь. Символический детский бред. Шейри мертва, и ее нет со мной во Флоренции. А я даже не могу сконцентрироваться на ее образе, отделить его от других, думая одновременно о ней, о ее матери и о Джун. И еще — о Калиме и Шпрангере, о Матиасе и толстом детективе. Обо всем без разбору — смутно, путано: вереницы образов, звуков, мыслей и чувств крутятся у меня в мозгу. Придется смириться с тем, что я здесь один, иначе лучше сразу отправляться домой.

И вот я стою один перед скульптурой Давида, один лежу в ванне, иду по галерее Уффици, простояв в полном одиночестве в очереди больше часа, один перерываю полки магазина, где продают пластинки, отыскивая альбомы Фабрицио де Андре, которых у меня еще нет, один гуляю и один сплю без сновидений.

Весь следующий день я твердил словно мантры: «я один, один, один», повторив это заклинание, наверное, несколько сотен раз, прежде чем наконец утратил мистическую уверенность, что я здесь с Шейри и ради нее. Только вечером, уже после ужина, я случайно наткнулся на Интернет-кафе и написал Джун: «Я во Флоренции. Сначала пытался избавиться от чувства вины, потом понял, что это бред, и теперь я просто во Флоренции. И больше ничего. Завтра скорее всего поеду обратно. Если выразился непонятно — ты здесь ни при чем. Дело в том, что у меня большие неполадки с головой. Надеюсь, у тебя все хорошо и есть еще время побыть одной до возвращения твоего идиота. Наслаждайся одиночеством и не тревожься обо мне. Я — оʼкей, как сказал бы младший из Уолтонов. Или столь же отвратительный мальчик из „Лэсси“. Думаю о тебе».

В почтовый ящик я не стал заглядывать — не было желания.

В Вероне у меня хватило идиотизма или сентиментальности, чтобы взглянуть на балкон Ромео и Джульетты. В воротах меня чуть не снес поток японцев, потом я протиснулся в маленький дворик, изрисованный граффити, — там были в основном имена влюбленных. Я вглядывался в них довольно долго, старательно выискивая на одной из стен бледную надпись «Барри и Шейри». Когда до меня дошло, чем я занимаюсь, я круто развернулся, толкнув нескольких человек, и быстрым шагом направился назад, к пьяцца делла Эрбе, где чуть-чуть пришел в себя.

Я ехал вдоль левого берега озера Гарда, когда, поддавшись внезапному порыву, остановился перед огромной гостиницей в стиле модерн. Снял там номер и просидел всю вторую половину дня за столиком у самой воды, подальше от тапера, который хоть и знал свое дело, но бездушно барабанил репертуар, включавший в себя все известные песни от «I just call to say I love you» до «Girl from Iponema» и «Killing me softly», [61] «Я звоню, просто чтобы сказать, что люблю тебя», «Девушка из Ипонемы», «Убивая нежно меня» (англ.) — названия популярных песен. способные вызвать одобрение как жителей Мюнхена и Дюссельдорфа, так и американцев с японцами. Со своего места я едва слышал его игру — плеск волн и крики чаек заглушали ее.

Через некоторое время на меня снизошел то ли покой, то ли чувство гармонии. Я вдруг совершенно отчетливо представил себе Шейри. Она стояла, прислонясь к ограждению, спиной к озеру, и вместе с Аннергет посмеивалась над погруженным в меланхолию Барри, который, словно самый пошлый романтик рубежа веков, примчался в Италию, чтобы обрести здесь душевное равновесие. Они обе были моими ангелами-хранителями, распределили обязанности и теперь с удовольствием забавлялись моей печалью. В тот вечер я напивался медленно — настолько, что, казалось, мне вот-вот удастся перечеркнуть время.

«Аквариум» был пуст. Никаких следов Джун, даже полозья для инвалидного кресла возле ступенек исчезли. Свет забыли выключить, и теперь ее жилище сияло, как космический корабль.

Я ехал весь день, прогоняя усталость лишь с помощью свежего воздуха через открытое окно. Только дважды я ненадолго останавливался и в три часа ночи уже был у себя.

Дома сразу же включил компьютер, нашел два сообщения от Джун и попытался запустить изображение с видеокамер, но экран остался черным. Наверное, что-то сломалось.

«Дорогой Барри, вдруг тебя порадует, если, остановившись где-нибудь по пути, ты найдешь в ящике мое письмо. Повеет чем-то привычным и уютным. Я все еще не могу забыть те несколько недель в инвалидной коляске, проведенных рядом с тобой. И теперь все кажется мне пустым и ненужным: тебя нет рядом, ты не знаешь, где я, и твои глаза смотрят на меня только в моем воображении. Оказывается, я просто не представляю, чем заняться теперь, когда все концы обрублены. Моей фантазии по силам лишь на несколько секунд воскресить твой образ.

У тебя все хорошо? Странное чувство возникает, когда я думаю о тебе. Не знаю, где ты, счастлив ты или нет, что ты вообще чувствуешь: усталость, гнев, одиночество, и у меня никак не получается установить с тобой телепатическую связь. Очевидно, слишком многие сейчас пытаются связаться друг с другом таким способом и телепатические узлы просто-напросто перегружены? Или я утратила эту способность, или ты отключился. Все может быть. И все плохо.

Но сейчас я не боюсь, как тогда, что с тобой что-то может произойти. Вероятно, ты едешь и не видишь поблизости ни одного Интернет-кафе. Вот и все. Надеюсь, ты скоро снова появишься, по крайней мере на экране компьютера. Посылаю тебе свои добрые мысли, если тебе нужно утешение, и знай — я хочу тебя, пусть тебя это порадует. Джун».

Во Флоренции я не искал Интернет-кафе и написал ей только в последний день, случайно на него наткнувшись. Потребности писать я тоже не ощущал. Действие моих мантр оказалось чересчур сильным: «один, один, один».