Михаил Холмогоров - Жилец

А в голове учителя никак не укладывалось, что первый хулиган, вождь городской шпаны, а впоследствии самый думающий и толковый ученик Алеша Воронков станет гэпэушником, фактически – палачом. Да еще образцовым. Он же «Двенадцать» Блока на первомайском вечере в городском клубе читал. Пушкина полюбил. И вообще из отъявленных бандитов превратился стараниями Георгия Андреевича почти в интеллигентного юношу. Во всяком случае, задатки стать таковым у него несомненно были.

И ведь не гражданская война, чтобы так полярно разводить достаточно близких людей. Кому это нужно, чтобы Алеша превратился в моего убийцу? Да где ж дают ответы на такие вопросы, Георгий Андреевич, не в ОГПУ же, право слово.

Они долго молчали, не зная, с чего начать. Фелицианову было легче – все-таки он зек, у него только одно право – отвечать на вопросы начальника, кем бы тот ни был. А Воронков никак не мог найти нужного тона, даже уместного обращения – заключенный Фелицианов? Нет, это не простой заключенный. По документам – особо опасный враг, в жизни – не просто учитель, а как бы с большой буквы. Что бы он был, не приведи его судьба к Георгию Андреевичу? А по имени-отчеству – инструкции не позволяют.

Инструкций Воронков не боялся. Он в них верил. Верил в их разумную непреклонную силу. Только они устанавливали порядок, только они обеспечивали поступательное движение страны к победе социализма. Да вот же, только благодаря точному и неуклонному следованию инструкциям ему удалось построить образцовый лагерь – самую настоящую ячейку социализма. И с каким человеческим материалом! Контрреволюционеры, уголовники, кулаки и белогвардейцы – отбросы общества. Но Георгий Андреевич? В деле-то ничего не сказано – 58-я статья, пункты 10 и 11. Обыкновенная КРД. А что там за всем этим кроется, поди знай. Случайность? Лес рубят – щепки летят? К ОГПУ эта пословица, по твердому убеждению Воронкова, неприменима. И стукачи в лагере своими донесениями только укрепляли его в этом убеждении. Разговоры в бараках подтверждали, что заключенные лишь затаили вражду к советской власти, дай им волю – Тамбовский мятеж покажется дракой пьяных мужичков.

Появление в лагере Георгия Андреевича никак не вмещалось в мощную конструкцию воронковской веры. Он уговаривал себя, что чужая душа – потемки, что тогда, в школе, учитель был с ними неискренен, что за минувшие годы мало ли что могло произойти, и вполне вероятно – заговорщики втянули учителя в свою шпионскую сеть. Нет. Никак все это не вязалось с тем, что показывала ему собственная память.

1 сентября 1919 года. Новый учитель из Москвы. Столичная штучка. Мы ему покажем. Но показал как раз этот интеллигент. Он их срезал одним вопросом:

– А вы что думаете, я в четырнадцать лет был умнее?

И как-то не нашлось что сказать или сделать в ответ. Класс притих. А он стал говорить о хулиганстве футуристов. Рассказывал, как они пугали петербургскую и московскую публику, разгуливая по улицам в самом неприличном виде. Одна желтая кофта Маяковского чего стоит. Или морковка, нарисованная на щеке. И живописал, как благонамеренные господа шарахались в стороны, завидя шествие футуристов. От футуристов вообще учителя понесло к агиткам Маяковского в РОСТА. И класс притих, и едва Воронков с места выкрикнул какую-то дерзость, его, силача и вожака всей городской шпаны, зашикали, а он смирился.

А дальше Фелицианов стал развивать успех, ни на минуту не упуская из внимания Воронкова. Ясно было, если удастся справиться с этим, с остальными особых проблем не будет. Но главное было потом, когда вопрос с дисциплиной отошел на задний план.

Большевики в свой первый приход разрушили гимназию, заполнив ее всеми городскими детьми независимо от подготовки, и классы сформировали исключительно по возрастному принципу. Алеша, едва одолевший городское четырехклассное училище и растерявший по голубятням все знания, попал в шестой класс, где тихие маменькины сынки и дочки побивали его у доски. Очевидное их превосходство и загнало Воронкова в положение отпетого. Учителя боялись его, но исключать даже при власти белых не решались. Белым было не до школы, и надежды директора восстановить гимназию при возвращении «своих» быстро рухнули. Властям хотелось порядка в городе, так пусть эти отпетые не болтаются на улицах. И Воронкова боялись, но терпели. Фелицианов первый справился со страхом. Но приструнить стервеца – одно, а выучить, хотя бы провалы в знаниях мостками перекинуть – другое. И тут был один выход: заниматься индивидуально.

Георгий Андреевич, поняв это, привел нерадивца домой, точнее, к себе на квартиру – домом он никак не мог назвать обыкновенную украинскую хату, где его строгий вкус не находил себе места. Но и эта комнатка ошеломила подростка обилием книг и не замечаемыми хозяйским глазом приметами барского быта – средиземноморской раковиной, черной нотной этажеркой на тонких ножках, бронзовой статуэткой Дианы. Алеша был как-то напуган этими вещами и отчаянно робел ступать по комнате. А сесть было негде: всей мебели – этажерка, хрупкий ломберный столик (он же письменный, он же обеденный), изъятый хозяином хаты в прошлом году при реквизиции местных буржуев, стул и топчан. Обстановка, спартанская для Георгия Андреевича, казалась музейной ученику.

Ошеломление – лучший прием. И учитель сбил с толку подростка первой же фразой.

– Тебя надо лечить от страха.

Юнец, прославленный отвагой на весь город и окрестности, и впрямь оторопел.

– Это какого ж страха, Георгий Андреевич? Меня все знают, я на любое дерево взберусь и сдачи любому дам, хоть бы он и сильнее меня.

– Это не та смелость. Даже не смелость, а легкомыслие. А страх у тебя перед невыученным. Перед тобой громада всяческих правил, законов, теорем, а ты не знаешь, как к ним подступиться, и тогда страх одолеваешь наглостью. В конце концов ты и проиграешь.

– Я сильный. Сильные не проигрывают.

– Еще как! Это в твоем возрасте побеждают силой мускулов. Приходит время, и силачи проигрывают умникам. Умники выучиваются, становятся инженерами или врачами, а силачи – что им остается? Ну в грузчики пойдут или еще на какую-нибудь тяжелую работу, где ни ума, ни знаний не надо. И помирают от зависти к тем, кто в детстве прятался от их кулаков. Ты и сам еще не сознаешь, а уже предчувствуешь это, потому и хамишь учителям, издеваешься над отличниками… А потом тебе отомстят. И никакая сила не поможет. Но у тебя есть время все поправить, просто надо научиться работать.

– Работать-то я умею.

– Руками, может, и умеешь. А надо – головой. Это в тысячу раз труднее, зато интересней. И я тебя научу.

Самое смешное – филологу до мозга костей самым простым и легким оказалось объяснение геометрии. Он просто-напросто взял учебник Киселева и задачник Рыбкина и показал, что в учебнике ничего не надо пугаться, его вовсе не обязательно вызубривать наизусть: это всего лишь справочник вроде словаря, а задачник – иллюстрация к любой теореме, очень простенькая. Игры ума увлекли самого Фелицианова, и он, когда-то до смерти боявшийся этих Рыбкина с Киселевым как огня, щелкал задачки не хуже Кости Панина – первого математика в классе. После двух-трех задач теорема сама обживалась в памяти без всякого насилия зубрежкой. За полтора месяца Алеша догнал вполне успешных учеников.