Михаил Холмогоров - Жилец

Да черт с ней, с луковицей. Хотя и тайна. А вот почему у тебя, Сева, рожденного через пятьдесят два года после дяди Жоржа, как у менделевского горошка-племянника, открылось такое с ним стилистическое единство? Сам дядюшка так и не сумел объяснить этого чуда, хотя и обнадеживался этим фактом и ждал от тебя реализации своего таланта. Потому и сидишь над его архивами, потому и всматриваешься в изображение родственных лиц, читаешь письма, домашние стишки, квитанции из химчистки за 1962 год, дядины наброски то мыслей, то сюжетов, чьи-то дневники в чудом сохранившихся отрывках, не ведая, кому они принадлежат…

Так что, надо надписывать фотографии? Датировать свои записи? Рассказывать детям и внукам о прожитой жизни? Собственная дочь засыпает на глазах, когда начинаешь что-нибудь рассказывать о своей молодости. У них другая жизнь, другие порядки, им это, видите ли, скучно. Сам, дурак, скучал, когда взрослые изводили семейными легендами. Мысль убила банальностью, и Сева чуть было не захлопнул чемодан в очередной раз, но выпала пожелтелая бумажка. «Тов. жилец! За вами числится задолженность за свет за ноябрь 1958 года. Администрация». Текст был исполнен на пишущей машинке с прыгающими буквами: «и» вскакивала над строкой, а «д» норовила упрятаться под нею, к тому же и охромела на левую ножку. Слово «жилец» было подчеркнуто дядиной рукой, а на обороте его же сентенция: «Все мы жильцы. Все мы должники. Знать бы, кому и сколько». Вечно фелициановское: мысль возбуждается случайным словом, наспех записывается, как бы начерно, чтобы потом переписать и продумать, а потом… И редко это «потом» приходит. Как чудеса в гоголевском «Носе». Но приходит.