Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

Мастер вмиг очухался, сел и вытаращился на Вильму. — Корова? Что ты говоришь? Это корова была? Так ее распротак, где она? — Едва он встал на ноги, как его охватило бешенство. — Ну теперь-то ты видишь? Ты во всем виновата! Черт возьми, где корова?! Вот те крест, я ее зашибу!

Но они не воротились. Не понадобилось. У разъяренного мастера все как рукой сняло. Ему было лишь чуточку совестно, поэтому он еще долго разорялся и чертыхался. Женщины даже не решались его усмирять. Но пока дошли до лесу, он выкричался, перестал ворчать, почти успокоился, досада у него прошла.

В лесу собралась по меньшей мере половина деревни. У некоторых были там траншеи, да они еще впустили туда и знакомых. Однако все туда не вместились, и, уж разумеется, не вместилось то, что люди прихватили с собой. Кто взял с собой только самое насущное, немного еды и теплой одежды, а кто решил и в лесу не отказывать себе в горячем: притащили кастрюли, миски, горшочки и тарелки, а нашлись и такие, что приехали на телегах, а раз была телега, была и упряжь, и было тут не счесть лошадей, мычали коровы и волы, а у кого была одна козочка, пришел с козочкой, однако нашелся здесь и козел, и у нескольких пареньков с ним хватало работы: сперва-то он бегал за козами, а потом его как ветром сдуло.

Все время слышалась стрельба, гудели самолеты, а когда стрельба и гул моторов усиливались, люди толкались в траншеи, лезли туда и непрошеные, и те, что уже и не вмещались.

Поскольку все это тянулось довольно долго, люди привыкли к грохоту. Вдруг кто-то вспомнил, что еще ничего не ел, хотя, по всей вероятности, уже полдень, развернул еду, попробовал ее пожевать и вскоре убедился, что она на вкус вовсе не хуже, чем обычно.

Кое-кто поначалу этим даже слегка возмутился: где это видно, есть в такую пору? А потом и им захотелось. У каждого что-нибудь да нашлось, ведь была пасха, пасхальные праздники. Уже за два дня до этого пахло маковниками, творожными и ореховыми пирогами. А кто постился и не спешил с ветчиной, тому как раз ветчиной-то в лесу и запахло.

Там были люди не только из Околичного, но и из Церовой. Торговец Мелезинек встретился с торговцем Храстоком, набрели они и на мясника Фашунга, и у всех троих тут же оказалось полно сигар, колбасы вареной и копченой, а когда они уселись играть в «марьяж», тут же перед ними вырос и бочонок вина. Они ели, пили и гоготали: — Чего нам тужить? Мы и здесь не пропадем. Придут русские, станем им продавать, а не захотят они покупать, купим мы у них — если будет что — и другим продадим.

Вдруг кто-то прибежал и говорит: — Люди, русские-то уже в деревне. Немца там и не сыщешь. Мишке уже давно умотал. Я видел, как он укатил, летел к машине — только пятки сверкали. И перестрелка была, и русская машина у погоста взорвалась, трое враз погибли, даже не пойму, откуда стреляли в них, поблизости уже не видать было немцев.

— Должно, мина.

— Какая мина? Ведь немцев уже не было.

— Ха! Не было! Они и раньше могли ее туда засобачить.

— Ну выходит, засобачили. Что-то вроде того наверняка было, коль трое враз замертво. Но теперь в Околичном уже весел-о-о-о! Там полно русских. И знаете, сколько сахару они некоторым нанесли? Некоторые околичане их здорово околпачили.

— А я уже месяц, как сахару не видал.

— А я, что ли, видал? Ведь и я только глаза таращил. Знаете, совсем другие солдаты. Все бегают, бегают и смеются. Я разговаривал с ними, они смеялись и говорили: «Хорошо, хорошо!» А Киринович дал им дрезину, катают они на ней взад-вперед. И ребятню с собой возят. Да, Киринович — ловкий мужик, что-то, говорят, уже придумывает, и якобы против немцев.

— Против каких немцев? Ты ж говоришь, они умотали.

— А хоть и так. А он что-то там придумывает. Все уже обегал.

— Чего ж ему не обегать?! Теперь ему легко бегается. Лучше бы раньше бегал. Почему не побежал в Бистрицу, в Мартин или в Микулаш?

— А они не реквизируют, а?

— Они-то? Да они только носятся, так на лошадях и мелькают. Эх, а какие шапки на них! Каждый подбегает, посмотрит на тебя: «Хорошо, хорошо!» Говорю вам, сахару нанесли. Кой-кто из наших уже успел за их счет поживиться. И еще вот что: Словакия теперь уже не Словакия, теперь мы снова Чехословакия, снова президентом Томаш Гарриг Масарик [84] Масарик Томаш Гарриг (1850—1937) — первый президент Чехословакии. .

— Не болтай чушь! Какой Масарик? Ведь тот давно помер.

— Как помер? Кто помер? Просто в Лондоне был, а теперь снова пожаловал.

— Хрен пожаловал! Бенеш вернулся. Он опять тут, будем ему челом бить.

— Да ну его к дьяволу! Я теперь русскими интересуюсь. Пошли домой, пошли в деревню!

— А ничего нам не будет?

— А что может быть? Немцы тебя не съели, а уж русские и подавно не съедят! Люди, по домам! Слышите, люди?! Домой!

А на мосту стоит уже другой солдат. Солнце печет, солдат щурится, то и дело утирает пилоткой вспотевшую шею и бритую голову.

Он замечает меня и сразу заговаривает: — Ну что, мо́лодец, здравствуй!

— Здравствуй! — повторяю за ним. Я точно не знаю, что это значит, но, скорей всего, он спрашивает, что я тут делаю, а если и не спрашивает, потом, может, спросит. Поэтому спешу с ответом. — Я здесь просто так жду.

И он понял. Улыбнулся мне: — Понятно, мальчик, я тоже жду.

— Я жду Имришко. Это мой сосед. Я сюда каждый день прихожу и жду. Все время жду его, он уж должен прийти.

— Ясно. Сосед. Все понятно.

Он продолжает улыбаться, оглядывает меня и от нечего делать расспрашивает: — А куда он поехал?

Я не понимаю. Ему приходится повторить. — Куда он поехал? Его немцы убили? Куда он делся?

— Я не знаю. Он не делся. Я тут каждый день жду.

Солдат ощупывает карманы, словно что-то ищет, но потом снимает пилотку и утирается ею. — Мама у тебя есть?

— Есть.

— И отец?

— И отец.

— И сестра?

— И сестра. У меня и брат был, наш Биденко. А теперь я соседского Имришко жду.

— Понятно. Я не знаю его, но все понятно. Он солдат? Ему тоже надо воевать?

— Не понимаю. Я тут его жду.

— Хорошо, мальчик. Ну что делать, что делать? Жарко сегодня. Твоему соседу, может, сегодня еще трудно приехать. А денек нынче славный. Пришла весна, и твой Имришко тоже придет.

Стало быть, он знает о нем?! Как же он меня обрадовал! — А когда? Когда придет?

— Я точно не знаю, — смотрит на меня. — Сегодня или завтра.

— Завтра? Тогда я утром сюда приду. С самого утра буду ждать его.

Назавтра мы снова встречаемся, и солдат опять со мной заговаривает: — Пришел?

— Нет, не пришел.

— Почему не пришел? Как же так?

— Не знаю. Я его тут подожду.

— Черт возьми, куда он подевался? Что с ним случилось? Завтра приедет, ну в крайнем случае — послезавтра. А я буду уже далеко-далеко. Скажи ему, мальчик, что и я его ждал.