Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

Но глаз его беспокоил. Ужасно резал, слезился, и священник, не желая живописцу в этом признаться, отошел от него и украдкой вновь потер глаз. Потом подошел к тем мужчинам: они ходили вдоль стены, рассматривали штукатурку, ощупывали, оглаживали ее и обнюхивали пальцы.

Священник подивился и спросил, чем же не нравится им штукатурка.

Оба усмехнувшись пожали плечами. Тогда он сам пощупал стену, но никакого изъяна в ней не обнаружил. Он назвал имя архитектора, предложившего проект, назвал и строителя и имена двух-трех каменщиков, что клали костел, но имена эти ничего не говорили им.

Священник слегка огорчился, пожалуй, даже рассердился. И в конце концов отошел от них, решив, что это самые обыкновенные олухи.

Живописец стоял близ алтарной части храма, щурил глаза и вытягивал шею так, что она покраснела. И лицо тоже. А когда подошел к нему священник, он ласково посмотрел на него и сказал с улыбкой:

— Преподобный отец, во время службы вы всегда будете любоваться голубым.

Священник обрадовался. «Что говорить, мастер есть мастер! Те-то недотепы только и знают, что дуются!» — Голубым! Отлично! А дальше что?

Оба поглядели на свод, но священник не смог туда долго смотреть — глаз опять стал слезиться. «А, бог с ним, зато есть уже голубой, голубой — да, видать, это замечательный мастер!» Священник невольно вспомнил, что кто-то из каменщиков, когда речь зашла о росписи стен, сказал: «Какая там роспись? Возьмите синьку да немного известки, в два счета все и распишете».

— Кое в чем вам откроюсь. — Живописец нагнулся к священнику, мигнув прежде в сторону двоих — это могло означать, что те не должны его слова слышать. — Когда в достатке у меня голубой, другие цвета мне уже ни к чему. Надеюсь, вы меня понимаете. В голубом могут быть такие богатые возможности, хотя, конечно, все зависит от живописца. Не скажу, что это легко. Человек должен владеть собой, не давать себе воли, но умение — главное. Подбавлю чуточку синего, и он уже светится. Смягчу потом белилами, и сразу он будто снег, потому как, если захочу, и снег может быть голубым. Попробуйте-ка припомните снег!

Священник попробовал. Но тут заметил, что мастер улыбается, и это несколько смутило его. Может, мастер просто шутит, может, не стоит к его словам и относиться всерьез!

— Конечно, — улыбнулся живописец, — обычный синий, что чернила. А белый — цинковые белила! Иной и посмеется, скажет — вот вымазали костел взбитыми сливками! А голубой, поглядите! — Он указал на алтарь, которого еще не было, но над ним уже корпели резчики, может, уже и золото на него наносили. Занятно, что в эту минуту они оба вспомнили о золоте, священник видел его внизу и наверху, живописец только внизу, но и там оно ему мешало. — Ничего не могу поделать, — сказал он, — вижу наверху один голубой. Никакой другой цвет там не годится. Как думаете, почему ваши селяне красят свои дома в голубой?

— Понимаю, что вы хотите сказать, но храм должен притягивать людей.

— Правильно, — согласился живописец.

— А вы же знаете, каковы люди. Думаете, они за одним голубым сюда прибегут?

— Святой отец, неужели они будут ходить сюда только ради цвета?

— Избави боже! Этого я не сказал. Однако прихожане хотят, чтобы их церквушка нарядно выглядела, чтобы она была красиво расписана. Но вы-то ее распишете хорошо, это сразу видно. Сперва я слегка опасался, что мне придется вас сдерживать, ведь знаете, художники бывают всякие, у иных чересчур буйная фантазия. Так о некоторых говорят. А вы, как мне кажется, человек тонкий, весьма чувствуете оттенки.

Живописец выпрямился, состроил смешную гримасу и сказал:

— Ага!

— Я тоже люблю тонкость, — продолжал священник. — Сказать по правде, голубой мне нравится. Может, даже больше, чем вы думаете. До сих пор я никому об этом не говорил, да и некому было, но вам-то от души признаюсь: голубой — мой любимый цвет.

— Вот видите, — улыбнулся живописец.

Священника это взбодрило, он дал ход своим мыслям; — Голубой, особенно если достаточно сочный, если он на самом деле голубой, а не синий, он выражает возвышенность. В нем целый космос. Мир, он ведь голубой.

— Прекрасно! В самом деле, это вы прекрасно заметили, — похвалил его живописец.

Священник покраснел. Потерев руки, он продолжал: — Конечно, я не хотел этим сказать, что остальные цвета мне не по вкусу. Может, я кажусь немного смешным. Я не художник. В цвете не разбираюсь. Простите! Продолжайте! Продолжайте! Голубой! А дальше что?

— Голубой.

— Понятно. А к нему что? Надеюсь, вы не хотите сказать, что остальные цвета вам не нравятся?!

— Зачем же! Я люблю все цвета, но время от времени выбираю один и уже этот люблю больше других. Мне кажется, это вполне естественно, не правда ли?

Чудак! Поистине чудак! Священник окинул его недоверчивым взглядом.

— Ясно, вы немного насмешничаете надо мной, — сказал он. Потом дружелюбно улыбнулся живописцу и как бы даже шутливо подмигнул ему. — Ну мазните там еще что-нибудь! — сказал он благодушно.

И живописец скорчил веселую физиономию, но тут же покачал головой, давая понять, что не мазнет.

«Неужто он хочет оставить меня в дураках, — размышлял священник, — может, я ему не понравился? Но почему? Что его во мне не устраивает? Ведь дурного слова не было сказано. Вот уж поистине чудак!» И вслух: — Конечно, в цвете вы знаете толк. Много слышал о вас похвального. Но теперь шутки в сторону! Поговорим серьезно! Добавьте-ка еще что-нибудь!

— С превеликим удовольствием. Охотно всегда добавляю. — Его улыбка сменилась почти громким смехом. — Но если добавлю, сразу же опять и убавлю. Хотите, добавлю чуть синего.

— Ну а потом? — спросил священник.

— Потом? — Живописец как бы с минуту раздумывал. — Если добавлю синего, придется и белого взять. Мне всюду один голубой видится.

«Господи, что за человек? Шутит? Не шутит? Вроде неглупый, да характер у него и вправду ужасно чудной! А те двое, ну и ну, те-то двое, ей-богу, тоже чудаки, почему бы им не подойти ближе? Почему бы не примкнуть к разговору?»

— Послушайте, мастер! — звучало это будто: «Эй ты, братец!» — Давайте поговорим серьезно! Я не то чтобы против шуток, иной раз и сам не прочь пошутить, но сейчас, хотя бы пока мы как-то не столкуемся, надо бы поговорить по существу. Для шуток время найдется. После, кто знает, может, нам еще и доведется пошутить. Почему бы и нет? Но сейчас — вы, конечно, со мной согласитесь, — сейчас шутки в сторону! Голубой! А дальше? Что к нему?

— К голубому? А зачем? Зачем нам портить его? Ведь в нем все есть. Святой отец, вы же и сами изволили это заметить.

— С вами, мастер, просто невозможно разговаривать. Вы меня нарочно выводите из себя. Все время твердите одно и то же. Голубой, голубой! Господи, да ведь его там хоть отбавляй. Думаете, я не вижу?