Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

— А по деревне скучаешь? — спросил мастер.

— Бывает. Особенно вечерами. Без подружек скучно. Но если захочется, могу туда сбегать. Иной раз и днем заскочу. Запру квартиру, и в два счета там.

А собравшись уходить, Штефка спросила у мастера: — Можно я наберу немного щепок?

— Отчего же нет? — улыбнулся мастер. — Хочешь, целое бревно тебе дам?

— На что оно мне? — И, обрадовавшись, нагнулась. — По крайней мере ужин быстрей разогрею. — Она подняла охапку щепок, но потом положила их снова на землю и сказала: — Холстину принесу.

Она воротилась с холстиной, а мастер с Имро помогли ей наполнить ее.

— Донесешь? — спросил Имро.

— Такую-то малость не донесу?! — Она завязала поклажу, и мастер взвалил ее ей на спину, но какой-то щепкой при этом зацепил подол Штефкиной юбки.

Штефка весело двинулась, и перед ними забелел ее голый задок.

— Ах, леший тебя унеси! — щелкнул мастер пальцами. — На это я, кажись, не рассчитывал.

Имро засмеялся. Но потом, по дороге домой, сам не зная почему, досадовал на отца.

Следующий день в общем-то походил на предыдущий. Управляющий опять был в бегах. Штефка дома стряпала, поминутно отворяя и затворяя двери и окна, поскольку в кухне была духота, а на дворе — невыносимое пекло.

Мастер и Имро обливались потом. Доминко пришел их проведать, привел подружку и четырех дружков; один пробовал пилу, другой точил топорик… Вот сорванцы, никак от них не отвяжешься!

На счастье, батраки, свозившие с полей клевер, только что прикатили с полным возом.

— Эй, ребятня, давай утаптывать, — раздалось из амбара.

Детям не хотелось утаптывать. Конопатый мальчонка с коростой на носу, ухмыльнулся: — Пускай сами утаптывают!

— Вы что, не слышите, негодники? — снова донеслось из сарая, на этот раз построже.

Дети разбежались.

Доминко бросился следом, хотя приказ меньше всего относился к нему — он был самым маленьким. Вдруг он споткнулся, а может, просто поскользнулся? Плюхнулся на землю — ой, да если бы только на землю! Скатился в вонючую навозную жижу. Бедняжка, чуть-чуть не утонул! Он бился там, махал руками и рвущим душу криком и плачем переполошил все имение.

Из-под сушильни высунулось несколько голов, из конюшни показались двое Иуд, они колотили друг друга кисетами; перед сараем выросло четверо гладиаторов с вилами; из амбара вышел с посохом в руке обросший Моисей; из маленькой кузни сторожко выполз рыжий скорпион, опоясанный кожаным фартуком, в руке он держал жгучее жало. К нему подбежали три перемаранные Марии и, кощунственно кланяясь, загоняли его обратно в ковальню.

Рябой петух жалостливо закукарекал.

Имро тем временем подскочил к навозне и вытащил Доминко. Вскорости прибежала Доминкова мать и влепила мальчишке затрещину.

— Паршивец эдакий, только тебя тут не хватало!

Она повела Доминко к дому и все тузила его и хлопала по щекам.

Отец мальчишки храпел в зарослях дурмана, но тут мигом проснулся. Протер глаза и, заметив сынишку, спросил горестно:

— За что же его так?

— Заткни пасть, поганый бездельник! — взорвалась мать Доминко. — Налакался, боров! Ты вот где у меня сидишь!

Доминков отец удивленно мотал головой. — Что с ней стряслось? — спросил он, но ответить было некому.

Петух вновь закукарекал.

Откуда ни возьмись — паренек, загорелый дотемна, на голове — серая потрепанная шляпенка, во рту — соломинка. Он улыбался черными ехидными глазами.

— Бултых булдыга! — заговорил он на непонятном языке. Губы его щелкнули, как клепец, соломинка выпала.

Доминков отец нахмурился. — Кто тебя разберет!

А паренек не переставал улыбаться. — Бултых булдыга. Ну ты и налакался!

— Подыми соломинку да отчаливай!

Паренек поднял соломинку, хотел было сунуть ее в рот, но вдруг заметил конопатого мальчонку. — Поди сюда! — окликнул он его. — И ты там был! Вы учились плавать в навозной жиже.

Мальчик показал ему язык и улепетнул.

И тогда петух запел в третий раз.

Ровно в двенадцать ударил самый большой колокол на новом, пока еще не освященном церовском храме. Мастер поднял руку, словно бы хотел снять шапку, но он снял ее еще утром — день был жаркий — и поэтому сейчас только огладил седую вспотевшую голову и не спеша перекрестился.

— Обед! — прозвучал Штефкин высокий голосок, — Милости просим обедать!

На обед была густая овощная похлебка, копченая грудинка с молодой картошкой и зеленый салат. За едой, да и после еды кое-что выпили, и на мастера навалилась усталость, у него стали слипаться глаза, и, не подымись он вовремя, кто знает, возможно, за столом и задремал бы.

— Что-то меня нынче сморило, — сказал он слабым голосом. — Верно, не надо так объедаться. Имришко, если хочешь, посиди тут еще малость, а я пойду немного вздремну. Приходи к сушильням. Я полежу там. Эдак через полчасика можешь меня разбудить.

Имро сделал вид, будто и ему недосуг, будто он тоже собирается, но на деле рад был, что останется со Штефкой наедине. Он не подстерегал этой минуты, но, уж коль так получилось, был очень доволен.

Однако, как только мастер ушел, Штефка, поднялась, принесла на стол лоханку с горячей водой, подлила туда холодной из белого эмалированного ведра и, поставив его на низкую деревянную скамеечку у дверей, стала мыть посуду.

Имро это слегка покоробило. Он был задет, обижен, может, даже сердился на Штефку. Ничего лучшего не могла придумать? Что это ей вдруг так приспичило? Неужто именно сейчас надо возиться с кастрюлями и тарелками? Разве не могут они хоть минутку спокойно потолковать?

Штефка поймала взгляд Имро и улыбнулась.

— Не гляди на меня так, не то покраснею.

— Ты и так покраснела.

— Я всегда краснею. А если кто на меня долго глядит, я ужасно краснею.

— А ты и сейчас очень покраснела.

— Покраснела, но только немножко. Если бы ты на меня смотрел дольше… Нет, лучше не смотри!

Имро отвернулся и подумал: Штефка строит из себя более робкую, чем есть на самом деле. Интересней хочет казаться, что ли?

А может, осторожничает? Боится, что иначе Имро позволит себе лишнее? Какие глупости! Ему такое и в голову не приходит. Штефка просто комедию разыгрывает. Да ведь порой это дорого обходится. Женщине нечего уж так выставлять свою робость — иного мужчину это может сбить с толку, он решит, что его подзадоривают, и захочет испытать эту робость.

В комнате сновала пчела. Возможно, влетела сюда через двери, когда уходил мастер, а теперь ужасно раздражала и докучала; пчела поминутно осаждала окно — оно было раскрыто, но затянуто сеткой от мух.

— Что ж ты молчишь? — отозвалась опять Штефка.

— А что говорить? Жара несусветная. Пойду-ка и я в холодок лягу, — ответил Имро, но продолжал сидеть.