Винцент Шикула - Мастера. Герань. Вильма

— Раз им дали, можете и нам дать. Хоть немного. Ясно, у вас самих мало, но у нас раньше почти все было, ей-богу, все, и курево было, курево, а вот уж второй день, как мы почти совсем не дымили, хотя все до единого курящие. Дайте из этого мешка! Ну а в общем, не паникуйте! Пошли-ка лучше с нами, ведь тут — теперь уж можно в открытую — нигде не убережешься. По дорогам лучше и не ходите, чтобы случаем не напороться на мину, мы здесь все вроде хорошо знаем, сами сгоряча где хочешь мин понатыкали. И мосты заминированы, ей-ей, кто-нибудь там нынче либо завтра здорово обожжется!

Церовский причетник, ибо он нес мешок, дал мужикам по два, по три табачных листа, а потом опять какое-то время они все вместе прикидывали, что делать дальше.

— Решай, Имришко!

— Чего решать? — взорвался кузнец Онофрей и с минуту злобно оглядывал всех. — Ведь мы уже решили. Идем, куда нам должно идти! А теперь из мешка никто и пол-листа не получит!

Они шли по опушке леса и вдруг услышали короткий свист.

Остановились. Огляделись. Сперва никого не увидели. Только когда свист повторился, а потом еще и окрик раздался, они заметили человека.

— Эй! Вы кто? Руки вверх!

Он стоял у могучего бука, наставив на них дуло автомата.

Первым его заметил Онофрей. Но рук не поднял. Никто не поднял рук.

— Не пугай, товарищ! — насупился Онофрей. Он, пожалуй, чуть нарочно себя усмирял, но не потому, что боялся. Просто был удивлен. — Видишь ведь, кто мы. Оставь свою пушку! Нечего нас пугать. С нами можно и нормально разговаривать.

— Пароль! — гаркнул парень.

— Нет у нас пароля и не было. Не стращай, товарищ, не выставляй себя на смех! У тебя ж ружье, а у нас нет ничего, вот и не выставляй себя на смех!

— Что вам надо? Из какого отряда?

— Из никакого. Мы не из отряда, мы просто так.

— Тогда руки вверх! — Парень, должно быть, уже заметил, что они безоружны, но до конца им все же не доверял и лишь медленно приближался. — Руки вверх! Не ясно? Вверх! Выше! Все! И вы! — сверлил он глазами причетника. — И вы! Бросьте мешок! Ну так! И выше, выше, выше руки! Руки — как положено! Что в этом мешке?

— Табак.

Парень медленно подошел к ним и все еще мерил их строгим взглядом. — Что тут? Что тут? И чего вам здесь надо? Черт возьми, чего вам здесь надо?

— Табак это. Табак. Серьезно, один табак. — Причетник вздумал было мешок поднять, чтобы парень уверился, что все без обмана.

— Руки вверх! Стрелять буду! — И это звучало почти так, словно он уже выстрелил. — Ей-богу, чаламаду [44] Салат из маринованных овощей. из вас сделаю.

Руки причетника снова взлетели кверху.

— Так! А теперь вперед! — Кивком он определил направление и одновременно стволом автомата подтолкнул причетника. — Мешок! Поднять! Поднять, черт возьми! И впереди меня! Все! Все! Не слыхали? Вот так! И пошли! Руки — как положено! Сказал — все! Руки! И пошли! Вот так! К командиру!

И командир внимательно их оглядел, но уж таким строгим не старался казаться. Он спросил их, откуда они и что тут делают. Подозрительным казалось ему особенно то, что они не принадлежат ни к какому отряду.

— А мы и есть отряд! — сказал причетник за всех. — Нас не много, но было нас больше. Нескольких уже нет… И все мы из разных мест, но из одного края.

— Откуда? — спросил командир.

— Из Братиславы, — ответил причетник.

— Из Трнавы, — отозвались другие.

— Так, значит, откуда?! Из Трнавы или из Братиславы?

— И оттуда, и отсюда, — ответил причетник. — Мы из одного края и все знаем друг дружку. Вам-то, может статься, мы и не понравимся, но о себе-то мы знаем все, что положено знать.

— А вам не страшно? Случайно не трусите? — Командир продолжал пытливо к ним присматриваться. — Который из вас боится?

— Мы и боимся. — Причетник обвел взглядом своих товарищей. — Кто ж не боится? Может, Онофрей! Вот, — он коснулся рукой кузнеца, — это Онофрей, мы его знаем, потому что он кузнец. Мы своего кузнеца хорошо знаем, и, если хотите, о нем тоже можно сказать, что, пожалуй, и ему теперь боязно, хотя он кузнец, а главное, он — наш Онофрей; вы как умный человек, верно, и сами отлично знаете, что настоящего кузнеца чепухой не напугаешь. Но мы в пути уже не день и не два и, покуда дошли сюда, многого, ей-ей, нахлебались, и уже не раз нам лихо пришлось, и впрямь лихо! Кабы вы не спрашивали, я, пожалуй, и не говорил бы, и тогда вы, может, и не узнали бы. Ведь нас больше было! Правда, сперва больше было! Из тех, что шли с нами, некоторых теперь здесь нет, и, может, совсем, совсем их уже нет, может, совсем нет! Многих теперь понапрасну искать. Вон этот Шумихраст. — Он стал указывать и на других товарищей: — А там Мигалкович, ну а вон тот молодой, — он указал и на Имро, — это наш капитан, хотя и не капитан он, это наш командир, потому как мы все выбрали его в командиры, и он мог бы вам обо мне, о нас всех много чего рассказать. Имришко, если охота, скажи обо мне что-нибудь! Или, если у вас есть терпение, я и сам могу о себе рассказать, ведь при желании я умею о себе довольно долго рассказывать. Так вот, я из Церовой. Был там причетником. Не хочу себя хвалить, но и хулить не хочу, скажу одно: там мной были довольны, хотя на моем попечении было два костела. В Церовой ведь есть и новый костел. И старый там. Вот я и был в обоих костелах причетником. Но я сказал, да и другие сказали что-то похожее — пускай и не так, как причетник, и не про костел, — я сказал: какой я ни есть и хоть в Церовой на моем попечении два костела, а в тех костелах, то бишь в алтаре, а потом дома, за столом, за горшком да за миской, полно ребятишек и министрантов, все равно мы все — Яно или Мишо, Гавел, Петер, Павол, а стало быть, и причетник — в долгу. И вы теперь, пан командир, товарищ командир, хотя вашего титула и звания я не знаю, наверняка хорошо понимаете, о чем примерно я думаю. Вы и то должны понять, ну или представить себе, как трудно мне было решиться! Мне и вправду было трудно решиться! Ведь я солдат с первой войны и что знаю, то знаю, пан командир, товарищ мой командир. Но я сказал: если придется испытать что или хлебнуть, недоспать или голода хлебнуть, то я сумею хлебнуть, сумею и голода хлебнуть, знаю, что такое голод, сумею и недоспать. Я ведь вообще не сплю. Бывает, вообще не сплю, а то и все время сплю. А ребятки мои, крохи мои, малолетки мои, озоруны мои, они тоже уж всякого натерпелись и за миской такой шум умеют поднять. А уж как иной раз ложками вкруг пустого горшка застучат — уж такого страху на меня напустят! Да что поделаешь?! Я сказал себе то, что мне уже говорили другие и малость меня в том убедили, да я и сам в том убедился: я туда и вправду пойду. Не знал только точно куда — вот и пришел сюда. Да, пан командир, товарищ пан командир, я сказал, что это мой долг! Истинный долг! Временами, ей-богу, вот и теперь тоже, аж ком такой стоит в горле, у меня ведь малолетки, ведь пустой горшок на столе перед ними! Товарищ друг, только теперь дело уже не в этом горшке! У меня, поди, и горшка уже нет или не будет. Только и есть у меня дорогие товарищи. Ребята мои золотые, помогите мне, видите же, я никак в толк не возьму… Боже ты мой, ничего-то я уж не знаю, ничего у меня нет, где все, что я потерял и чего у меня уже нет, господи, где я все это найду?! Многим товарищам уже аминь, а у меня остались только долг да этих семеро, семеро заморышей, целых семеро заморышей, которым дороже всего ложка, ей-богу, ложка в руке…