Фридрих Горенштейн - Улица Красных Зорь (сборник)

– Простите, – оторопело и обрадованно сказал он, – я вас искал… Как хорошо, что я не поехал лифтом… Какая удача…

Зина посмотрела на него и вдруг наклонилась, прижалась губами к его руке, а затем опустилась и поцеловала его ноги, обе пыльные сандалеты…

– Что вы делаете! – растерянно крикнул Юрий Дмитриевич. – Ради бога, встаньте, ради бога…

Сверху загоготали. Этажом выше свешивались через перила две расплывшиеся физиономии. Юрий Дмитриевич так и не понял, мужские ли, женские ли.

– Эй вы, низкопоклонники, – за руб оближите мне босоножки!

А вторая запела:

– Что случилось, что случилось, кто-то чей-то выбил зуб…

– Вы мерзавцы! – крикнул Юрий Дмитриевич.

– Он ругается, – сказала одна физиономия, – он морщится… По-моему, у него начались желудочные беспорядки…

– Не видишь, он вооруженный ненормальный, – сказала вторая физиономия, – он сейчас петушком закричит, он сейчас гармошкой заплачет…

– Более всего страшись отмщения злодейству людскому, – тихо сказала Зина. – Я виновата перед вами, и перед этими людьми, и перед всеми… Я усомнилась в Господе… Помрачение нашло… Я вам боль причинила и искупить хочу… Я служить вам буду… Я ноги вам мыть буду и пить воду ту…

– Что вы, – сказал Юрий Дмитриевич, – это я перед вами… Вы простите… Пойдемте вниз, я вас домой отвезу.

У подъезда их ждал папа Исай.

– Ну вот, – сказал папа Исай, – вижу я, лица у вас покойные теперь… Красивые у вас теперь лица…

– Я Зину домой отвезу, – сказал Юрий Дмитриевич.

– Хорошо, – сказал папа Исай. – А я на электричку пойду. В лес поеду. На травке полежу, птичек послушаю…

Он снял шляпу, поклонился им, пошел вдоль стены и свернул за угол.

– Вам куда? – спросил Юрий Дмитриевич.

– Мне далеко, – сказала Зина, – на самый край города… Вам беспокойство одно… Лучше уж я к вам приду… Если пол помыть надо или постирать…

– Нет, нет, – сказал Юрий Дмитриевич, – я отдаю в прачечную. А насчет беспокойства не волнуйтесь… Мне это приятно…

Они взяли такси и поехали. Ехали они долго и всё время молчали. Лишь изредка Зина объясняла шоферу дорогу. Наконец они приехали. Это был уже загород. Невдалеке на бугре виднелись остатки какой-то деревеньки с погостом и церквушкой. Окружавшие ее ранее поля ныне были перекопаны траншеями и котлованами, среди которых уже высилось несколько пятиэтажных стандартных коробок. Поля же отступили за речку, болотистый приток большой реки, текущей через город. Слева были полуобвалившиеся стены монастыря, покрытые мхом, а также росшими прямо меж кирпичей и из бойниц веточками. В одной из башен была керосиновая лавка, стояли железные бочки.

– Я здесь живу, – сказала Зина. – Раньше я вон там, в деревеньке жила, но нас снесли и переселили в монастырь.

Они обошли вокруг и вышли к массивным, обитым ржавым железом воротам. Неподалеку среди бурьяна валялся ржавый ствол старинной пушки. В воротах была проделана небольшая калитка из свежеструганых досок, а к калитке кнопками приколота бумажка, на которой коряво печатными буквами значилось: «Просьба форткой не хлопать, полегше стучать».

Они протиснулись в калитку на тугой пружине, прошли под гулко отражающей шаги аркой и вышли в булыжный, поросший травой двор. Посреди двора стояла полуразрушенная серого цвета церковь со следами пожара, прошедшего давно, очевидно, еще в войну. Стрельчатые окна церкви были пусты, и из них тоже росли веточки. Застекленными были лишь подвалы, где сейчас располагались склады горторга, стояли ящики с бутылками. Ящики, мотки проволоки, бочки стояли и во дворе, под громадными, в три обхвата, дубами. Дубы были так стары, что кора на них во многих местах опушилась и на стволе образовались лысины. Под навесом у стены, на которой еще сохранилась какая-то закопченная фреска, устроили свой склад строители: стояли унитазы, газовые плиты и лежали бумажные мешки с цементом. Поодаль, в глубине двора, было белое оштукатуренное здание в два этажа, очевидно, построенное уже позднее. У входа, задрав стволы, стояли две старинные пушки на деревянных лафетах.

– Там раньше музей был, – сказала Зина, – а теперь комбинат инвалидов. Я там надомницей работаю, кофточки вяжу. У нас собрание, должно быть, будут ругать за то, что план не выполняем… Я узнать должна – или сегодня вечером, или завтра… А сейчас в цехе глухонемых собрание…

В это время возник какой-то шум, и из дверей здания появился всклокоченный человек в разорванной майке. Его вел, скрутив ему единственную руку за спину, приземистый мужчина в темных очках, полувоенном френче и синих брюках.

– Перегудов шумит, – сказала Зина, – каждый день напьется и драться приходит то за расценку, то за вычет по прогулу… Если б он не инвалид, его б давно посадили… Он и жену бьет… А тот, в очках, – Аким Борисыч, член правления… Он мне комнату отдельную выхлопотал, но я его боюсь, – сказала она и вдруг доверчиво прижалась к Юрию Дмитриевичу. У нее было теперь обычное девичье лицо, немного испуганное и беспомощное, глаза голубые, кожа на щеках нежная, с легким пушком, и Юрию Дмитриевичу стало приятно чувствовать своим телом сквозь одежду теплое ее тело.

Следом за Перегудовым и Аким Борисычем высыпало несколько человек, судя по жестам, глухонемых. Они оживленно размахивали руками и улыбались. Вдруг Перегудов рванулся, выскользнул и, подхватив валяющуюся палку, кинулся на Аким Борисыча. Аким Борисыч не стал уклоняться и суетиться, а, наоборот, застыл, приподняв голову, вытянув вперед руки и расставив пальцы, как гипнотизер, слегка поворачиваясь корпусом, словно обнюхивая пальцами воздух, затем сделал молниеносное движение, выловил руку Перегудова с палкой из воздуха, зажал ее, и Перегудов беспомощно зашевелил обрубком второй руки, будто ставником, а Аким Борисыч начал хлестать его по лицу своей рукой, и от хорошо развитых чувственных пальцев Аким Борисыча оставались на шее и щеках Перегудова полосы.

Юрий Дмитриевич кинулся к ним и тут же ощутил на щеке своей удар, причинивший сильную боль, но еще более испугавший, ибо это был удар не человеческой руки, а какого-то тугого ласта.

– Это не он, – крикнула Зина, – это не Перегудов… Перегудов убежал…

Перегудов действительно, воспользовавшись суматохой, вырвался и побежал к воротам.

– Чего вы вмешиваетесь, гражданин, – сердито сказал Аким Борисыч. – Я этого хулигана хотел постовому сдать. Хватит прощать. Он в бухгалтерии чернильницу перекинул, пишущую машинку разбил.

Аким Борисыч сердито сплюнул и пошел к дверям кабинета. Глухонемые тоже ушли.

– Глупый сегодня день, – сказал Юрий Дмитриевич, – драки. Бьют нас с вами, Зина.

– Ничего, – сказала Зина. – Это, может быть, к лучшему. Это, может, Господь из нас грехи выбивает.